Неживая
Шрифт:
– Дружище, ну где ты?
– Дома.
– Стоило мне один раз вытащить тебя в бар, и вот, на следующий день ты прогуливаешь работу, – скрипуче рассмеялся напарник и продолжил шепотом: – Ты же знаешь, как здесь не любят опоздания. Тебя уже дважды вызывали к начальству, боюсь, что дело плохо, раз ты не пришел на работу и никого не предупредил. Тебя ждет выговор, приятель, поэтому поторопись, выпей обезболивающее и бегом сюда. – Николас сделал паузу. – Ну, в смысле, иди скорее.
Нагато напрягся всем телом; спина вытянулась словно струна, нога заныла сильнее. Обезболивающее – не такая плохая идея. Он быстро принял душ, выпил таблетку, запив стаканом воды, и поспешил на работу. Японец пытался успокоиться, но вчерашняя ночь не давала покоя. И тревожила его не собственная судьба.
В кабинете его ждал уже знакомый мужчина, один из вчерашних охранников мистера Хэрриота. Рядом крутился Николас, не находя себе места. Он сделал пару шагов навстречу коллеге, потом сел в кресло, снова вскочил, поправив стопку бумаг на столе, опять сел и повернулся спиной к двери, будто занялся делом.
– Опаздываете, мистер Мори. Мы уже собирались отправиться к вам домой; переживали, что вам нездоровится.
– Здравствуйте, чем обязан? – В родных стенах Нагато собрался с духом. Он спокойно надел халат и застегнул его на все пуговицы.
– Мистер Брэм, не оставите ли вы нас наедине? – Мужчина говорил вежливо, но в голосе звучала сталь, а от взгляда и напряженной позы веяло холодом. Николас обернулся, изобразив, будто его отвлекли. Здоровяк закивал и не торопясь вышел, бросив пытливый взгляд на коллегу.
– Утром звонил заказчик, он остался недоволен товаром. Речь о второй модели. Мистер Хэрриот отправил меня узнать, есть ли какие-то идеи на этот счет?
– Ни единой.
Нагато сел в кресло и включил планшет, сохраняя внешнее равнодушие, хотя его сердце билось, как во время поездки по американским горкам. Они выставили на продажу разумный искусственный интеллект, и возникли проблемы. Что же могло пойти не так? Да абсолютно все.
Лёша
Когда ты третий ребенок в семье, то все с тобой будто не так. Ты не такой долгожданный, поэтому не такой любимый, не такой нужный, не такой важный. Особенно если у твоих родителей уже есть и сын, и дочь.
Алексей Белов часто вспоминал рассказ матери про врача, которая предлагала сделать аборт.
«После двух абортов делать третий уже не страшно, – аргументировала она, – а вот рожать – страшно. Могут быть осложнения. Да и зачем вам третий ребенок? Дочь есть, сын есть – полный комплект». Но что-то в женском сердце екнуло – и родился Леша.
«Лучше бы не родился», – думал он каждый раз, когда сталкивался с трудностями. А став старше, начал мыслить совсем по-другому. Теперь он размышлял не о том, почему мать не сделала аборт, а почему вообще рассказала ему об этом. «Хорошие матери так не поступают», – теперь был уверен он.
Мать всегда говорила, что от того врача бежала без оглядки, обнимая живот, потому что в нем был ее желанный малыш. Он не должен был испытывать нехватку любви, тепла или нежности. Мать всегда говорила, что любит всех детей одинаково, но порой, когда было тяжело, он видел в ее глазах мысль: «Без тебя было бы легче».
А тяжело было часто. И разве могло быть иначе в лихие девяностые? Алексей взрослел под русский рок, взрывы террористов, громкие речи политиков по телевизору. Его отец работал на заводе и часто попивал. Леша всегда употреблял фразу «часто попивал», чтобы чуть приукрасить действительность. Отец откровенно бухал, как и все его коллеги, соседи, одноклассники, братья, бывшие сослуживцы.
Попивали все, но кто-то – меньше, а кто-то – больше. Леша с друзьями однажды избили пацана, чей отец не пил. Они лупили его по ногам, рукам и пинали в живот. Потом им всем досталось от того самого непьющего отца, и они перестали бить мальчишку, но продолжали смеяться и измываться над ним, будто он какой-то уродец. На самом деле они завидовали ему, потому что каждый хотел, чтобы в доме был не алкоголик, а вот такой надежный отец, который придет и заступится за тебя. Потом этот мальчишка переехал в другой город. И они стали завидовать ему еще сильнее.
Отец Леши пил запоями. Когда он уходил в загул, дети скрывались у бабушки, а мать боролась: гонялась за ним, дралась, получала от него по лицу, била в ответ домашней утварью, потом пила с ним вместе, умоляла, плакала: «У нас же дети, трое!» – и отец завязывал на месяц, два, три, но чем больше он держался, тем страшнее были срывы.
Временами семья жила хорошо. Отец купил машину, и они успевали поймать теплые норильские деньки: мотались по округе, рыбачили, загорали, купались, смеялись. Но даже в таких поездках, когда все были в сборе, Леша чувствовал себя одиноко. Он замечал, как мать занималась сестрой, учила ее женским премудростям, сплетничала и обсуждала с ней вязание. Отец давал брату поручения, для которых Леша был вечно мал. «Пока пойди, побегай», – слышал он. Тяжело соревноваться в силе и умениях, когда на семь лет младше брата, а тот еще и спортсмен, чемпион округа по карате, а ты – всего лишь худой мальчишка с голубыми глазами и горькой обидой в сердце, которая зародилась еще где-то в утробе.
Поначалу Леша возмущался, бил себя пяткой в грудь: мол, он тоже чего-то стоит, а потом нашел плюсы своего положения. Ни за что не отвечать – отличная возможность вырасти бестолочью. Так и получилось. На фоне сестры-отличницы он рос откровенным балбесом. Болтался без дела, таскался с пацанами по району, курил и пил. Учеба казалась скучной, поэтому он даже не старался. Тройки ему всегда было достаточно. Жизненно необходимы Леше были только сигареты и музыка в наушниках. Однажды летом он подрабатывал на складе: таскал старые палеты, разбирал их, складывал доски, а гвозди скидывал в большую жестяную банку. Так он накопил на плеер и наушники. С тех пор музыка стала отдельным миром, в который он сбегал. Он часто сидел на крыше, держал сигарету между худыми пальцами, прикрыв глаза. Вены на руках были раздуты после тяжелого дня на стройке, спину ломило, а желудок сводило от голода. Но он не хотел идти домой, тело насыщалось музыкой, а ветер на крыше дарил ощущение полета. В ряд стояли разноцветные дома, небо казалось низким, а лето – сгоревшей искрой. Леша будет приходить сюда снова и снова, пока первая метель не прогонит его до весны.
Отца не стало рано, и жить стало еще тяжелее. Мать в больнице получала копейки, поэтому устроилась на еще одну работу. Она постоянно писала письма родственникам отца, чтобы те послали денег. Они долго не отвечали, но когда пришло время поступать сестре, то выслали какую-то сумму. Мать собрала дочь и отправила учиться в Красноярск. Через год в армию ушел брат, а оттуда – в военное училище. Они остались с матерью вдвоем, но легче не стало, и тогда слегка попивать начала мать. Но запойной она не была, вспоминала: «У меня же дети! Трое».
Порой пацаны говорили Лехе, что у подворотни стоит его мать и не может двинуться с места. Над ним смеялись всей школой. В такие дни парень думал, что раствориться на двенадцатой неделе развития в утробе – лучший для него конец, чем такое вот существование. Но оставить мать он не мог; представлял, что без него она так и будет стоять в подворотне, опершись на забор, пока не замерзнет насмерть и не исчезнет под снежными сугробами.
Большую часть времени мать пропадала на работе, чтобы заработать больше денег и отправить дочери в Красноярск и сыну в Питер. Мать выкормила, вырастила старших детей, поставила на ноги, дала образование. Сестра стала бухгалтером, брат получил звание лейтенанта. Ну а чего еще можно ожидать от отличницы и спортсмена? Мамина гордость – Ирина и Станислав.