Нежнорогий возвращается в лес
Шрифт:
Запускаю сыча в открытую дверь, и он, будто ватный, дрябло взмахивает крыльями, потом садится поблизости, в сплетении березовых ветвей. Тут он и станет дневать. Запрячется в ветки и будет сидеть до ночи, в полной уверенности, что никому не виден. А я знаю, где ты, мохноножка!
Солнце поднялось еще выше. По-летнему теплое солнце.
Появилась первая стая чижей. Часть этого большого косяка хлынула в устье сети. Мечутся пташки, попискивают и стремятся все вперед, вперед, а там — камера.
Некогда разглядывать сычика в березах.
Закипела работа… Пташки в оперении с зеленым отливом мчатся стайка за стайкой.
В вышине, поверх сети, над березами и дюнами, стаями витютни — дикие голуби. А вровень с березами тянутся чижи.
Я стою в ловушке и пригоршнями зачерпываю теплых, трепетных пташек, точно собираю с веток живые плоды. Каждому чижу дарю по колечку на лапку, потом продеваю руку в специальный сетчатый отсек, выпускаю птиц на волю. Очень даже кстати сегодня прибыли школьники из ближней деревни. Они помогают, а ловушка все наполняется.
Чижики бьются, вырываются. Вспархивают мне на плечи, садятся на голову. Плечи и спина моей кожаной куртки, черный берет — сплошь в белых кляксах. Что ж, птица она птица и есть, особенно когда обуял ее страх… Должно быть, всю ночь напролет будет слышаться мне тревожное шебаршение крылышек.
Уже окольцовано полтысячи пернатых. А поток их не иссякает. В ловушку снова набилось полно птиц. Медлить нельзя — птицы мечутся, стараются выбраться наружу, того гляди, утомятся, выбьются из сил. Так им и погибнуть недолго. И я зажимаю, зажимаю колечки на хрупких, тонких лапках… Хлопотное это дело. На каждом колечке проставлен номер. Рядом с номером адрес. А на листе бумаги я записываю, кому какой номер достался. Кто поймает или найдет окольцованную птичку, сообщит по указанному адресу. Так орнитологи узнают, далеко ли откочевывают птицы, что поделывают на чужбине, где зимуют.
А распогодилось вовсю, солнце даже припекает. Птицы охотно пускаются в путь только по ясной погоде. Налетит гроза, ненастье — мигом притормозится птичий поток.
Вот вместе с чижами порхает малая пичужка — королек. Даже рядом с чижом — птичкой-невеличкой — он выглядит недомерком. Крошечная корона алого цвета венчает его головку. Корольку — колечко легкое-прелегкое, чтобы не в тягость.
Опять полно чижей в ловушке…
В этой бьющейся сумятице подмечаю несколько синиц. Бойкие птицы, юркие, долго шарю по камере, пока удается их залучить.
И надеваю, надеваю им колечки…
Тысяча. Выпустишь птицу — она улетает. Неизвестно, попадется ли еще когда-нибудь в руки человеку, услышу ли я о ней.
Солнце повернуло на запад. Пожалуй, можно чуть отдышаться. Выйти из клетки и присесть ненадолго, пока не явятся новые странники. Под вечер их прилетает меньше.
Занятные пленники попадаются в эту безобидную ловушку. Угораздило сюда сунуться и ястребу-перепелятнику. Заметался вверх-вниз. А отверстия в сети, в перемычках, уводят его все дальше, дальше. И вот он в приемнике, вместе с чижами и зябликами. Ишь, ухватился крепкими когтями за ячеи стены-сетки и опрокинулся вниз головой. Вокруг скачут чижики. Ястреб в ловушке, что за ястреб! Висит хищник, раскачивает сетку, невдомек ему, как отсюда выбраться. Не до разбоя ему теперь. Взять его ничего не стоит. Только руки береги, чтобы не изранил острым клювом. А когти у него — нож и шило, вместе взятые…
Получай, добытчик, кольцо.
И хищная птица, меченная человеком, уносится в дальний путь.
В вышине проплыл треугольник гусей. Прямиком на запад, над морем. Потом, вдали от берега, они повернут на юго-запад, к островам Балтики.
А вот еще один редкий гость. В ловушке дятел, по-научному его полный титул: большой пестрый дятел. Он и в неволе усердствует. Норовит закрепиться на сетке, будто на стволе дерева, и долбить то, что видит перед собой. А приблизится к нему другой пленник — неосторожный чиж или синичка, — тюкнет дятел своим крепким, рабочим клювом без зазрения совести. Метит всегда в спину. А попадет — насквозь проткнет: не терпит дятел соседства.
Бьет, старается дятел, а сеть не пробивается. Клюв ее прошивает, а что толку! Пытается ухватить за нить, выдернуть — не получается. Бросил дятел пустое занятие, приметил, на свое счастье, жесткую раму сети, оперся на хвост и озабоченно заколотил, будто эта сухая деревяшка именно та, что ему нужна. Вы уж как хотите, а у него дело есть…
С ним шутки плохи — возьмет и испортит раму! Иди-ка сюда, работяга. Вот тебе кольцо, улетай на волю.
Ну и уморился я, едва на ногах держусь.
Хорошо бы сейчас прилечь на теплом песочке… А песок уже остыл. Вечер. Вот-вот зажгутся звезды, смутно проступит на небе Млечный Путь…
Пожалуй, не пойду сегодня в дюны слушать гусей на заливе. Умучили птицы.
На всей земле ночь. Осенние ночи, словно омут, вобравший дождь, все глубже и черней.
Вызвездило. Но звезды мелкие, крохотные. Как ни светят, как ни стараются — не осветить им дорог и тропинок, что вьются по сжатым полям, по оголенным пригоркам.
Молочно-светлая небесная река плывет в вышине, указывая птицам путь. И неведомо, откуда она вытекает, где кончается.
Гуси покричали и смолкли. Уснули у большой воды.
Черная лодка, наполовину на берегу, наполовину в воде, тоже дремлет. Не скрипнет песчинка, тронутая волной, не всхлипнет вода, чтобы не спугнуть отражения звезд. Осенней ночью хочется воде владеть звездами.
Вымахнула птица, темным-темна, словно ночь. Сложила крылья, бесшумно опустилась на корму. Черная лодка, и птица темна. Не разглядеть, сидит ли кто-нибудь на корме лодки или нет. А птица приникла и смотрит на звезды. Следит, куда течет светлая река. Ведь и ей в ту сторону. Звездная стезя ночных странников.
Когда козодой опускается на землю, усеянную бурой сосновой хвоей, его и днем не различишь. А осенней ночью на корме лодки он невидим более, чем в ночную пору тень от темной травинки на черной воде.
Козодой не утомился. Он присел полюбоваться красотой осенней ночи, а то и послушать, как спит вода. Распахнул крылья и взлетел. Беззвучно. Словно огромная черная ласточка. И удалился, рассекая крыльями мрак.
— Кха-о!..
Это отозвалась малая выпь. Далеко, в тростниках.
— Спит вода… Спят берега… — прогоготал один гусь другому и смолк.