Нежность к мертвым
Шрифт:
тень. В такие полдни ей хочется вернуться в депо, к поездам и
перегоревшим лампам.
Мы говорили о Франке только иносказательно. В субботу,
в 17:34 по кухонным часам я сказал: «Беги от осознания, чело-
веческая глупость черпает счастье исключительно в колодце
себя, глупый отделяет человека и божественное, божественное
и грех, а тот, кто додумается, что греховное не может сущест-
вовать, потому как все мы существуем в круге
жен. Природа тщательно хранит свою тайну и метит познав-
ших несчастьем. Не знай, что грех тождественен божеству, что
все греховное выдуманное им, а не человеком, потому как че-
ловек не достаточно развит для собственных изобретений, не
знай и все должно сложиться…»
Он всегда пил кровь патрициев. Пил и молодел от ее жара.
А я пила кровь уже выпитых им патрициев, и старость набира-
ла вес. Это было похоже на беременность, самое чудовищное
состояние из всех возможных. Что-то пробиралось в мою по-
лость, жило своей жизнью меж складок, а он не замечал, уско-
ряясь и ускоряясь. Его вторая космическая скорость, когда
любовников уже не было, когда перегрета необходимость в
сексе, должна была вывести его на новый круг. Он должен был
пробить собственную точку «А» и вернуться к изначальному.
Это означало замужество. Букет желтых роз его палисадника.
И я — превращенная в падчерицу. На новом витке будет тот,
кто отвергнет меня, и тогда он выйдет замуж, тогда я вся трес-
ну, выпаду на Сан-Женев, мои внутренности, как крохотные
змейки, какой-то жандарм заставит мой труп отсосать, и един-
ственное, чем обладает женщина — интуиция — крутило крас-
357
Илья Данишевский
ную лампу и било набатом, что время перемен уже почти здесь,
в этой точке, когда он двигается сверхбыстро, он вернется
сквозь все пространство — назад во времени, чтобы снова
встретить свою любовь. Любовь возможна лишь в коридоре, в
конце которого горит свет смерти. Мертвая падчерица, чьи
змеи расползлись по асфальту.
Иногда мне снится: желтый от печали палисадник, разре-
занный надвое поездом.
Гений не может быть доволен собой. В редких случаях это
идет из пунцовых детских травм или комплекса вины, синдро-
ма дефицита внимания или кокетства. Чаще, если мы действи-
тельно мыслим об ангельском гении, мы имеем дело с другим.
Полнота знания о себе, воспоминания о плацентном существо-
вании, невозможность переиначить прошлое, необратимость
процессов, книжное излишество. Некоторые углы выпирают за
рамки гениальной жизни. Садовые ножницы. Некоторые слова
препятствуют авторской воле и принятию своей гениальности.
Так влюбленным тошнотворна мысль о повторном опыте люб-
ви, зато стремление к самоуничтожению — нормально. Главный
герой собственной жизни стыдится вчерашнего и затмевает им
завтра. Палисадник разрезан поездом садовых ножниц. Само-
ощущения себя на унитазе или в утренней тошноте — парали-
зуют. Знание в себе отца или предателя внутренне дискредити-
рует. Похвала — садовые ножницы над желтой печалью гения.
Он всегда приписывал им непонятную значимость, облекал
в знаки. Франк — был и Франком Иосифом и смутным при-
зраком Франкфурта-на-Майне, а она гналась за разгадкой,
печать эпигона, дарующая легкие гонорары, приводит к преж-
девременной старости и поразительным глубинам самоанализа.
Неделю назад он читал «Иосиф и его братья», женщина скину-
лась на Сан-Женев, а еще Франк, который Иосиф, и поэтому
когда он разрезал кухню «его зовут Иосиф, у него свой роза-
рий в Кёльне, мы познакомились на вокзале», она что-то ухва-
тила. К полудню это зрело, Сатурн съел ребенка в субботу, в
холодном сне ей снилось, как она крадется к дому с желтым
розарием, и слышит, как ее отец стонет «Иосиф», и это дом
Иосифа, и это Кёльн, а он стоит у калитки. За гранью добра и
358
Нежность к мертвым
зла. Это что-то значило, вторая космическая скорость снизится
до первой.
Мне снится сад, каждую тревожную ночь, желтые розы
цвета гноя.
Ежеминутно глядя на часы, он выбирал галстук. Суббота и
полдень. Сан-Женев возвращен к жизни, асфальт отмыт от
крови, как поступил жандарм с умершей — никому, кроме жан-
дарма, неизвестно. Она смотрит на букет желтых роз, которые
он купил для Иосифа. Это был знак состриженного прошлого.
Они собирались в Венецию, это протекало из Томаса Манна на
гондоле, и пришвартовывалось в занятии любовью.
От легкого ужаса ей казалось, что в его глазах горят полу-
денные звезды.
Ей снится сад, каждую тревожную ночь, она стоит за его
оградой и смотрит на розы, цвета желтого жемчуга.
Гений всегда одинок, пока не вберет свою гениальность: в
жестокости, искусстве или любви, даже в страдании или по-