Нежность к мертвым
Шрифт:
страшными снами.
Розенберга. Джекоб Блём…
Франциск. Да, Матильда. Ему плохо. Без тебя — так же,
как было с тобой. Со всеми вами. О, как крепко умеют прижи-
мать к себе мертвые – убей это хитросплетение трупов. Он
боится громких звуков. Оглуши его. Разорви его в клочья.
Подари ему какофонию, ведь мертвым быть лучше.
Больше не будет пестрости форм; больше не будет реющего
полета, ничего больше не будет из свободных искусств,
нутся лишь улицы, суженные до игольной промежности, оста-
нутся только улицы, освещенные — исключительно фонарями —
со смертью Марселя начнется разрушение метафизического
застенья, стиль станет костным, кости его будут подпирать
социальную кожу, соки этой поэзии метастазируют сердце.
Маргарита. Кто его мать?
Франциск. Это так важно?
О.М. Я должно знать, кого лишаю ребенка.
Франциск. Он порожден старостью; ветошной эпохой из-
быточности и подробности, духом романтизма и запутанностью
седой классики. Он пережиток жестокой и упаднической эпохи,
когда разум Отца пенился и клубился бессмысленным нагро-
мождением образом.
«Мсье, вы читали Жоржа Батая?», какой в этом жаркий намек, читал
ли он, а если нет — она расскажет, она проведет его в виноградник,
трахни меня в отцовском «Форде», устрой грозовой перевал, перека-
тывай меня на языке, облизывай свое самочувствие, а еще я хочу —
быть Кларой Шуман, чтобы быть рабыней безумца, чтобы быть сжа-
той гениальностью — о потрись своим пиратом о мою киску — я хочу
излить интеллектуальный сок в бокал твоего рта, вылижи мне. Он
отвечает «нет», рассеянный баритон игры в бисер, слова раскатывают-
ся по площади, его заманчивая и монструозная фигура облачена в
печаль, она уже горит к нему, влюблено обращается в лед, и ждет
молчанием, позволяя ему покорить ее глубины. Обычно, они трахают-
ся. Мужчине только дай потрахаться. А потом все кончается. Но с
Гертрудой иначе. Джекоб что-то ответил, Гертруда подхватила, они
говорили так много, так долго, с Герти такого еще не было, никогда не
было — ломается позвоночник — она нашла себе, в свои интеллекту-
альные руки, в свои скважины, в свои книги, самого больного, чья
болезнь невидима глазу (так даже лучше, эти интеллектуальные самки
371
Илья Данишевский
Марселя родила одна из железных дев. Как ты знаешь, это
устройство прокалывает органы человека таким образом, чтобы
он еще прожил достаточно долго. Кровь цедится из сквозных
пробоев, пачкает чрево железной девы. Одна из них зачала от
крови казненного, и вскармливала в своем железном каркасе
ребенка, откармливая его мясом убитых. Их тела — стали пер-
выми деталями в бесконечности Марселя, а затем — он присое-
динял к себе тех, чьи сны нравились ему больше прочего —
чаще отчаявшихся женщин, педофилов и детей с умственными
отклонениями. Его детская привязанность к матери выражена в
накопительстве. Марсель рожден суровой эпохой чудовищных
зим, волки, снега и бураны, холода, голод. Он привык собирать
все, что плохо лежит; он заботится о своей матери; ему снится
— каждую секунду ему снится — что когда придет час, он скор-
мит ей свое разросшееся тело. То есть, если ты рассмотришь
эту махину в разрезе, то поймешь, что склад ее достаточно
примитивен: мифический дискурс, чувство вины, помноженное
на бурное воображение Отца, хотя формы Марселя, конечно,
отчасти повторяют восточного дракона. Огромный червь, со-
тканный из гнилого мяса, хочет накормить мамочку падалью…
А она затерялась в эпохах. Папа всегда дурно относился к
женщинам, их фигуры прописывались штрихами, лишь допол-
нительными персонажами по отношению к страдающим безум-
цам — например, Джекобу Блёму — и поэтому никому уже не
узнать, где теперь и существует ли еще мать Марселя. Но я не
слышал, чтобы современность продолжала использовать желез-
ную деву. Скорее всего, она умерла с голоду.
не любят оспу, хотя и возбуждены смачными оргиями в лепрозории),
столь питательна и суггестивна для инфантильных цветов Билитис.
Цветы пожинают на чердаках, выпускных вечерах, раскурочивают
позвонки (прижавшись к дереву), в переписках, по телефону, с незна-
комцем у телефонной будки, иногда руками (влажными пальцами
раздирая заслоны), а засидевшиеся видят себя Избранницами. Двадца-
тисемилетняя Гертруда после бокалов вина, после пронзительных
взглядов, на седьмом свидании, нежно провалилась в дефлорацию и
всплыла наружу совершенно новой. Их «роман» с Джекобом Блёмом
длился год и четыре месяца, в это время он был ее мужчиной, но не
ее творчеством, Гертруда спала внутри кокона, в его руках, распозна-
вала звездную карту его болезни, рассеянную вдоль линии позвоноч-
ника. Его спинной хребет был Сьерра-Маэстрой, на закате кожа отли-
372
Нежность к мертвым
<