Нежность к мертвым

Данишевский Илья

же еще музыка(?), и вот в самом конце на последнем издыха-

нии скрипки, с трупов над нашими головами сорвалась кожа —

видимо, какой-то секретный механизм — и кровь полилась на

публику, а тут последние ноты скрипки, и по душе как резанет

от неожиданности, и я помню, как вытирала лицо от крови, и

мне казалось, что я будто вырвана из города и где-то потеряна,

у меня рана в душе от этой потерянности, а как же мама, папа

и мой никчемный прыщавый

брат(!), а потом глаза открылись,

и я снова нашла себя в толпе, в красной комнате, драпирован-

ный шелком, вот так, вот так… и снова ни мама, ни папа не

радовали меня своим существованием, но меньше всего радовал

мой скрытый за прыщами брат, а потом труппа уехала. В на-

шем городе сифилиса никогда не было, а тут появился, потек

по мальчишкам, и я вот думаю — было ли у них с музыкантами

или это болезнь с кроличьей кровью в глаза попала(?), уж и не

знаю…», ее перебивает мужчина с обломанными ногтями, со-

общая, что приехали, вот это место будет театром, вот этот

странный полусломанный дом, который, говорят, был построен

богатым шизофреником, и является своей планировкой точной

копией его шизофренического рассудка, то есть в этом доме —

есть лакуны, бездны, уводящие к центру земли, комнаты суще-

ствуют в трех или четырех ипостасях, ночные кошмары спят в

простынях, а в кирпичную кладку нужно колоть успокоитель-

ные, чтобы стены не придушили посетителей. Розенберга со-

общает, что была здесь в пору своей карьеры, мол, здесь дейст-

вительно очень хороший — по меркам шизофреника — зал, и в

свое время за вход платили не деньгами, а требовалось принес-

ти с собой бродячего пса, псов оставляли в прихожей, и лакей

15

Илья Данишевский

уводил их в подвал… едва ли, говорит Розенберга, все ограни-

чивалось какой-либо скучной зоофилией или убийством – все

должно быть гораздо более занятно, и это совершенно очевид-

но, что не найти более подходящего здания для неокастратов и

девочек в голубом. Все выходят из машины и оглядывают этот

дом. Кажется, он в грюндерском стиле, хотя это совсем не

факт, вокруг окон изображены огромные спирали, и стекла —

как центральная линза, нексус скручивающихся прямых, то ли

глаза, то ли — глазные впадины, – дом печален, но при этом

остервенело хочет вновь наполнить себя шумом, ведь ему пом-

нится, какие вечера полыхали внутри, какие вечера и какие

странные ночи… столь абсурдные сочетания плоти дом не на-

блюдал ни в одном фильме и ни в одной книге, и именно по-

тому, что эти абсурдные сочетания происходили внутри него

каждую ночь — дом не мог отыскать острых или новых ощуще-

ний ни в кинематографе, ни в книгах. То есть — этот дом был

пресыщен так же, как любая четырнадцатилетняя школьница

наших дней.

«Внутри все отделаем так, как тебе захочется, сегодня же

пущу объявление о поиске девочек, и пусть ателье начнут шить

голубенькие платья, а сейчас войдем внутрь и посмотрим сце-

ну. И если этот дом так уж любит собак, как говорит наша

самоубийца, давайте найдем собаку», все расходятся в разные

стороны, чтобы искать собаку, а это, представьте, не так и лег-

ко на современной улице: собаки уложены рядами и ломтика-

ми в мясных магазинах, собачьи задницы целуют домохозяйки

в порыве религиозного чувства, собак в припадках любви ду-

шат несовершеннолетние догофилы. Но Розенберге везет, и все

хвалят, мол, какая прекрасная горничная-суицидница, какой

хороший выбор мы сделали. Она ведет послушную и большую

собаку, у собаки в глазах отчаяние, но при этом и понимание,

что лучше уж войти в этот дом и будь, что будет, чем продол-

жать то, что продолжалось уже шесть лет от самого рождения

— улицы надоели лапам; люди надоели глазам; запахи надорва-

ли слизистую; смердеж обрубил провода. У Розенберги руки

пахнут мужиками и пивом, но пусть ведет, куда скажет, лучше

уж на собачий эшафот, улечься в Собачью Деву, пусть сомк-

нутся клыкастые створки, свернутся клубочкам, пусть наступит

вечная ночь.

16

Нежность к мертвым

Акт I.

Девы Голода

подруга приехала...

из стран эболы нарцисса и женского гриппа

чтобы сказать тебе Лорелею мертвым читать

текущим вдоль Днепра где холод его нам на плечи

в России – которая нам с фотографий -

детям под дегтем октябрьской мутной воды -

шумом своих пустот дребезжит в распоротой вене

к сорока и к шестидесяти

представляя нацболов умерших и взмокшие раны

на локтях на коленях вдоль линии ребер и чучела

человеческих самок кричавших о полночь о полночь о ребра

граненых стаканов нашей страны

влюбленной в свое – окаянное "завтра"

не встречать целоваться прощаться чеканить

твой твит "потеряла ребенок" и сотни ретвитов

и выломать

шумящее у тебя в дхарме