Нежность
Шрифт:
Ирина: «Мы с Сашей иногда встречаемся. Он весь какой-то напряженный, неестественный. Спрашиваю, как дела, – начинает петушиться: «Все классно! Вот есть то-то, а еще то-то!» А у самого глаза – пустые и тоскливые. Козыряет: «У меня и для Ромки (сын Светы) доллары припасены!» Господи, думаю, какие доллары? Ведь видно же… Одет кое-как… Время от времени звонит мне ночью: «Ирка, я так тебя люблю!» И чуть не плачет. А в последний приезд подарил сборничек своей поэзии «Шаги к стихам». Сделал дарственную надпись: «Ирина и Борис (мой муж), какое счастье быть несчастливым!..»
Из интервью супруги Панкратова
Другому я не могла бы простить ту боль, которую иногда ношу в своем сердце. Семейная жизнь может порой неожиданно обжечь, а вновь войти в колею, которая могла бы сохранить любовь и семейные отношения, бывает не так уж и легко. Я убеждена в одном: только женщина способна сберечь семейный очаг, чтобы в нем никогда не угасло бушующее пламя, которое однажды охватило влюбленных. Чувства не должны угасать. Их необходимо постоянно поддерживать, чтобы языки пламени, взвиваясь, вновь и вновь будоражили тело и душу. Это и есть любовь. Если хочешь остаться молодой, сохраняй ее, как бы тебе ни было тяжело. В этом я вижу главное отличие женщины от мужчины.
Я люблю Панкратова-Черного прежде всего за естественность его чувств. Для меня он ребенок с чистым сердцем. Люблю его за то, что он ничего не утаивает, живет открыто. Люблю даже за то, что он может быть мрачным, долго не разговаривать, а потом его словно «прорывает», и он болтает сутками, без остановки…»
В июне 2009 года Панкратов-Черный справил свое 60-летие. По этому поводу, как полагается, в СМИ было опубликовано сразу несколько интервью с юбиляром. Приведу отрывки из некоторых, где речь идет о личной жизни артиста.
«Московский комсомолец» (22 августа, автор – А. Мельман): «Сын у меня очень талантливый и в отличие от меня очень музыкальный. Володя в деда пошел. Его дед Владимир Васильевич Монахов – великий киноооператор, снимавший «Судьбу человека» с Бондарчуком, играл почти на всех музыкальных инструментах. До войны руководил оркестром и даже поступал в консерваторию. Но однажды, он ночевал на Киевском вокзале, простудился, у него вскочил фурункул, после чего дед не мог держать скрипку. А после войны он пошел во ВГИК на операторский, стал лауреатом Ленинской премии. И Володя, сын, сам сочиняет музыку, поет, причем на английском. Танцует прекрасно. Выступал даже в Концертном зале Чайковского вместе с Кобзоном и Розенбаумом. У меня на юбилее прекрасно выступил. Мы были с ним в Вашингтоне, он играл в университете перед студентами. Американцы визжали от восторга. Но сейчас он не может никак пробиться, и я не могу ему помочь, а просить не хочется…
Писали, что у меня еще есть две дочери – это неправда. Меня даже в аэропорт недавно пригласили, сказали, что там правнука мне привезут, это по телевизору показали. А история такая: я учился с одной девочкой. Потом ушел работать в Пензенский театр, а она в Симферопольский. Прошло три года, и вдруг она сообщает, что родила от меня дочь. Потом я узнал, от кого она родила. Но я помогал. Наивно думал: а вдруг все-таки я отец? А девочки-однокурсницы, ее подруги, мне сказали: «Саша, да это треп полный. Она тебя просто обула, как лоха кинула». Так что все это бред. А вот настоящего внука жду. Скорей бы уж. На пенсию-то зря, что ли, отправили?».
«Мир
Детей у меня много. Правда, от разных браков. От первого – дочь Светлана, они с внуком живут в Нижнем Новгороде. В Москве – дочь Дина. Нашему с Юлей сыну Володе уже 28 лет. Окончил ГИТИС, эстрадно-цирковое училище, а до этого учился журналистике…»
Анатолий ПАПАНОВ
В 1942 году Папанов вернулся по ранению с фронта и поступил на актерский факультет ГИТИСа. Именно там он и познакомился со своей будущей женой – Надеждой Каратаевой. Далее послушаем ее собственный рассказ:
«Мы с Толей должны были в этой жизни встретиться обязательно. Оба мы москвичи, он жил на Малых Кочках, а я рядом – на Пироговке. Даже какое-то время в одной школе учились, но он раньше меня, поэтому мы и не знали друг друга…
Перед самой войной, в 1941 году, я поступила в ГИТИС на актерский факультет. Списки принятых в институт вывесили как раз 22 июня, поэтому учиться мне тогда не пришлось. Педагоги эвакуировались, а я решила уйти на фронт. Окончила курсы медсестер и устроилась работать в санитарный поезд. Работала два года. В 1943 году мой поезд расформировали, и меня отпустили на учебу в ГИТИС. Вот тогда я и увидела впервые Анатолия Дмитриевича. Он был в линялой гимнастерке, с нашивками ранений, с палочкой – хромал после ранения в стопу. У него не было двух пальцев на ноге…
Сначала у нас с Толей были просто приятельские отношения: мы жили рядом, вместе ездили на трамвае домой. Ездили, разговаривали – так все и завязалось.
Роман наш с Анатолием Дмитриевичем начался во время летних студенческих каникул, когда от райкома комсомола мы поехали на обслуживание воинских частей в Куйбышев. Потом мы вернулись в Москву, и я сказала маме: «Я, наверное, выйду замуж».
Толя тогда был худой, шея тонкая. Я сходила к нему домой, он познакомил меня со своей мамой. Жили они бедно, и сказать, что он считался выгодным женихом, было бы неправдой. Единственное его преимущество – на нашем курсе он был первым учеником.
Я, признаюсь, слыла довольно симпатичной девушкой. У меня была коса в русском стиле, и все называли меня красавицей. И вот я говорю как-то маме: «Я тебя познакомлю с парнем, за которого хочу выйти замуж». Он к нам пришел, посидели, потом я его проводила до двери – у нас был длинный такой коридор. Вернулась в комнату и спрашиваю: «Мама, ну как?» Она говорит: «Дочка, ну вообще-то он, наверное, хороший парень, только что-то не очень красивый». Просто у нее зародилось сомнение: дочка вроде в театральном учится (там, как она считала, сплошь одни красавцы), а выбрала себе вдруг такого, не очень… Я ей говорю: «Мама, он такой талантливый, такой интересный человек!» Она: «Все-все-все, я не возражаю».