Нежные щечки
Шрифт:
— Интересно, почему он плакал?
— Кто знает. — Мать пыталась сложить безжизненные руки Уцуми на груди. — Говорят, все плачут, когда умирают.
— Отец тоже плакал? — продолжая смотреть на Уцуми, спросила Касуми.
— Я забыла, — сухо ответила мать и посмотрела на дочь. — Поторапливайся, надо быстрее сообщить его жене. Ты же ведь не собираешься здесь ему похороны устраивать.
Их глаза встретились. На лице матери она прочитала облегчение — наконец-то дочь уедет. Мать, возможно, была бы и рада прогнать блудную дочь, вернувшуюся домой спустя двадцать лет, но не смогла только потому, что та приехала с тяжелобольным человеком. Ей хотелось скорее получить обратно свою тихую, безмятежную жизнь с Комурой. Касуми вновь ощутила тяжесть оставшихся за ее плечами лет.
— Хорошо. Пойду позвоню.
— Я побуду с
— Будь добра. — Касуми поклонилась матери, словно посторонний человек сделал ей одолжение, и спустилась по лестнице.
В полумраке с краю барной стойки сидел Комура и, подперев щеки руками, со скучающим видом смотрел портативный телевизор. Касуми жестом показала на второй этаж. Комура вскочил со стула.
— Уцуми-сан? Что случилось?
— Только что, — с трудом выдавила Касуми и опустила голову.
Комура поспешил наверх. Касуми подошла к старому розовому телефонному аппарату и набрала номер больницы, где работала Кумико. Номер был прямой, на сестринский пост в хирургическом отделении. Через несколько минут к телефону подошла Кумико. Говорила она в нос, видимо, была простужена.
— Уцуми-сан только что скончался.
— Понятно. Спасибо за все.
Касуми ожидала услышать высокомерный тон, но Кумико была на удивление вежлива и сказала, что завтра же приедет забрать тело.
— Хоронить где будете?
— В Саппоро. Мы же официально еще были супругами, я должна распорядиться телом. Вряд ли он хотел бы, чтобы его похоронили в месте, с которым его ничто не связывает.
— Хорошо, будем вас ждать.
Касуми объяснила, как добраться, и повесила трубку. Разговор между ними вышел каким-то деловым. Кумико даже не спросила, как все случилось. Может, просто потому, что ей часто приходилось сталкиваться со смертью на работе. А может, потому, что Уцуми отказался от ее помощи. Но скорее, просто все давно знали, что он умрет, и в его смерти не было ни малейшего элемента неожиданности. Именно это больше всего и пугало умирающего Уцуми: окружающие, украдкой поглядывая на него, думали: «Ну, этому недолго осталось». Должно быть, Уцуми было обидно, что именно ему досталась судьба, когда ты не можешь выбирать, как тебе умереть, а люди, знавшие о его болезни, были в сговоре с реальностью, с которой сам Уцуми не хотел мириться. Только Касуми, ищущая своего ребенка, была другой. На глаза невольно навернулись слезы. Она положила трубку, толкнула дверь и вышла на улицу. Холод пробирал до костей. Улица была темной — горели только вывески питейных заведений, — вокруг ни души. На противоположной стороне лежал пустырь, заросший сорняком. Там, качаясь на ветру, шелестела засохшая трава. Небо в россыпи звезд, издалека доносится глухой рокот — то ли прибой, то ли дальние раскаты грома.
«Этого не может быть!» — кричал Уцуми. Что он имел в виду? То, что он умирает в этой глуши? Или сам факт, что он умирает? Сколько ни думай об этом, теперь, когда он покинул этот мир, ей никогда не узнать. «Юка, наверное, тоже умерла», — внезапно подумала Касуми. Раньше она не допускала этого даже в мыслях. Сегодня вечером, когда умер Уцуми, мысль о смерти дочери, как ветер, проникающий за пазуху, украдкой прокралась в сердце без ее на то ведома. Какими были последние минуты жизни Юки? Этого ей тоже никогда не узнать. Теперь нет ни Уцуми, ни Юки. Исияма тоже в прошлом. Не осталось никого, кто мог бы ее утешить. С моря налетел леденящий порыв ветра, пронесся по пустынной дороге. От холода у нее стучали зубы. Касуми крепко обхватила себя обеими руками. Пока она стояла на ветру, дрожа от холода, слезы на лице высохли. Все чувства ее были обострены до предела, она трепетала от нетерпения. Как же ей жить дальше?
«Когда я умру, уезжай отсюда». Касуми показалось, что она слышит шепот Уцуми, его слова, произнесенные тогда, на холме. Бежать! Снова бежать из этой глуши. Сейчас это будет совсем просто, не в пример тому, когда ей было восемнадцать. Теперь в ее душе уже нет того страстного желания — скорее бы в Токио, скорее бы стать свободной. Нет никого, кто бы стал останавливать ее, кто бы стал отговаривать. Теперь ей предстоит познать горечь побега, у которого нет цели. Касуми подумала, что осталась абсолютно одна в этом мире. Это чувство безысходности показалось ей знакомым. Оно напомнило ей о тех днях, когда она осталась на Сикоцу искать Юку. Если бы нашлось хотя бы тело дочери, возможно, ей было бы легче.
«Поеду в Саппоро, — подумала Касуми. — Буду жить, как Исияма, просто плыть по течению. Может быть, когда-нибудь и у меня появится что-то, что завладеет моими мыслями и чувствами. Я выживу».
Глава 10
Песчаник
В три года я была уверена, что те, кому пять, — взрослые. Теперь, когда мне самой исполнилось пять, взрослыми мне кажутся первоклашки. Для меня мир состоит из взрослых и детей. Но есть еще просто мама, просто папа и просто Риса. Они моя семья, их я не делю на взрослых и детей. Но в последнее время я стала думать, что мама перестала быть просто моей мамой, а стала женщиной, то есть взрослой.
Я лечу в самолете на Хоккайдо и смотрю на профиль мамы, сидящей через одно кресло от меня. Мама намного красивее чужих мам, думаю я.
Среди мам, которые приходят в садик за своими детьми, самая молодая и красивая — мама Мако-тян, но мне больше нравится лицо моей мамы. И характер ее мне тоже нравится. Она сильная и говорит то, что думает. Правда… я задумчиво опускаю голову… правда, в последнее время мне стало казаться, что в душе мамы живет совершенно другой человек. Мама обнимает Рису, сидящую у нее на коленях. Я уже не ревную Рису к маме, как раньше, потому что понимаю: в мыслях мама не с нами, а где-то далеко-далеко. Может быть, мама разлюбила нас?
«Только это я тебе говорю по секрету», — предупредил меня папа сегодня утром, когда мы ехали в поезде по монорельсовой дороге. Папа рассказал мне об этом, потому что я долго упрашивала, чтобы он рассказал. «Хоккайдо, — куда мы едем, — родина твоей мамы», — сказал он.
— Значит, у Юки на Хоккайдо есть бабушка и дедушка?
— Наверное, есть.
Папа слегка вздыхает. Я бросаю быстрый взгляд на маму. Мама прижимает к себе Рису. Она, не замечая моего взгляда, смотрит в большое окно. Все окно занято морем. Море блестит на солнце. Кажется, что монорельсовая дорога парит в небе. Я беспокоюсь, вдруг мама выпадет из окна.
— А какие они, мои дедушка и бабушка?
— Я не знаю, потому что никогда с ними не встречался. Может быть, они уже умерли.
Папе, похоже, не хочется говорить об этом. Я удивлена, узнав, что бабушки и дедушки, может быть, уже нет в живых.
— А почему ты точно не знаешь?
— Потому что мама не знает.
— А почему она не знает?
— Хм. Наверное, она их не очень любит.
Я поражена, молчу. Неужели бывают дети, которые не любят своих мам? Неужели бывает так, что ребенок не знает, живы ли его мама и папа? Это, наверное, как если бы я разлюбила маму и мы бы больше никогда не встретились? Даже не хочется думать о таком. Мама всегда такая нежная со мной, но, может быть, она на самом деле страшный человек. Сначала я очень радовалась этому путешествию, но теперь мне вдруг совсем расхотелось ехать. А вдруг мы приедем на Хоккайдо и придут бабушка с дедушкой, чтобы отомстить маме? Я даже задрожала от страха, когда представила себе это.
Когда мы прилетели на Хоккайдо, в аэропорту нас встретил дядя Исияма. Мне дядя Исияма нравится. Он такой симпатичный, симпатичнее папы, и очень добрый, и от него хорошо пахнет. И еще мне кажется, что дядя Исияма больше любит меня, чем Рису. Он всегда первым берет меня за руку, всегда обнимает при встрече. И это вовсе не потому, что я старше Рисы. Дядя Исияма любит меня — девочку Юку. Я всегда чувствую, что я для него особенная.
Мама встречается взглядом с дядей Исиямой и смеется. Я замечаю, что взгляд у нее оживлен больше обычного, глаза блестят.