Незнакомцы в поезде

Хайсмит Патриция

— Нельзя выпроваживать людей с новоселья — это приносит несчастье. Ты слышал об этом?

Глаза у Бруно были красноваты. Все гости, переступая порог, говорили что-нибудь о новом доме, а Бруно вошел в холл, в котором доминировали кирпично-красный и зеленый цвета, как будто он пришел сюда уже в сотый раз. Или словно он тут жил, подумал Гай, показывая комнаты. Бруно, всё время улыбаясь и пребывая в возбужденном состоянии, сосредоточил всё свое внимание на Гае с Энн, лишь походя отвечая на приветствия со стороны некоторых гостей — двух-трех из них он, по-видимому, знал, — за исключением

миссис Честер Болтиновой из Манси-Парка, Лонг-Айленд, руку которой он пожал обеими руками, будто встретив союзника. А Гай с ужасом смотрел, как эта дама одарила Бруно широкой дружеской улыбкой.

— Как там жизнь? — спросил Бруно Гая, наполнив стакан.

— Очень хорошо. Просто замечательно.

Гай решил держаться спокойно, пусть даже пришлось бы анестезировать себя. Он уже выпил на кухне две или три порции виски залпом. Его потянуло к перпендикулярной спиральной лестнице в углу гостиной, которая вела в спальню. Так, на короткое время, чтобы успокоиться, говорил он сам себе. Поднявшись бегом в спальню, он положил на лоб холодную ладонь, потом провел ею по лицу.

— Извини меня, я тут всё еще изучаю ваш дом, — раздался голос с другой стороны комнаты. — Потрясающий дом, Гай. Я будто на короткое время шагнула в девятнадцатый век.

Возле бюро стояла Хелен Хейберн, подруга Энн по школе на Бермудах. "Где же этот маленький револьвер?", — подумал Гай.

— Будь как дома. Я поднялся за носовым платком. Как виски идет? — Гай выдвинул правый верхний ящик, где лежал револьвер, который был ему не нужен, и носовые платки, тоже ненужные ему.

— Хорошо. Лучше, чем мои дела.

У Хелен был очередной период депрессии. Она была художником-оформителем, и неплохим, по мнению Энн, но работала только тогда, когда ее квартальное содержание иссякало и она впадала в депрессию. Гая она недолюбливала, он это чувствовал, с тех пор, как он в то воскресенье не пошел с Энн к ней на вечер. Она относилась к нему с подозрением. И что она делает сейчас в их спальне?

— Ты всегда такой серьезный, Гай? Ты знаешь, что я сказала Энн, когда она мне сообщила, что выходит за тебя?

— Ты сказала ей, что у нее с головой не в порядке.

— Я сказала: "Но он такой серьезный. Очень привлекательный и, может быть, одаренный, но такой серьезный. Как ты это выдержишь?" — Она подняла свое несколько квадратное и бледное лицо. — Ты даже не защищаешься, когда я тебе говорю это. Готова спорить, что ты такой серьезный, что не сможешь поцеловать меня.

Гай пересилил себя и поцеловал ее.

— Это не поцелуй.

— Но я не делаю себя серьезным намеренно.

Гай вышел. Она скажет Энн, подумал он, она скажет ей, что застала его в спальне в десять часов чем-то огорченным. Она может и заглянуть в ящик и обнаружить револьвер. Но тут же отбросил эти мысли. Хелен глупая. Он не имеет ни малейшего понятия, чем же эта Хелен нравится Энн, однако неприятностей от Хелен ждать не приходится, она не из тех. И совать нос в чужие дела не любит — не больше Энн. Господи, сколько они живут здесь, он так и держит револьвер в ящике, соседствующим с ящиком Энн? Правда, он не боялся того, что Энн станет рыться в его половине

бюро, Во всяком случае, не больше того, что она будет вскрывать его почту.

Когда он спустился, Бруно и Энн сидели на угловой софе возле камина. Стакан, который Бруно небрежно ставил на спинку софы, оставил темно-зеленые пятна на материи.

— Он рассказывает мне о новом Капри, — сообщила Энн Гаю. — Я очень хотела бы, чтобы мы съездили туда.

— Там стоит снять целый дом, — продолжал Бруно, не обращая внимания на Гая. — Снимите замок, и чем больше, тем лучше. Мы с матерью жили в таком большом замке, что так и не доходили до другого его конца, пока я не обнаружил нужную дверь. И там собралась за обедом целая итальянская семья, человек двенадцать, и они попросили, чтобы мы позволили им работать на нас бесплатно, лишь бы мы разрешили им пожить там. Мы, конечно, разрешили.

— А вы никогда не учили итальянский?

— Еще чего! — Бруно пожал плечами. Голос его был таким же хрипловатым, как его помнил Гай.

Гай занялся сигаретой. Он чувствовал, как Бруно бросает сдержанные заигрывающие взгляды на Энн, они сверлили ему затылок, проникая в голову глубже, чем алкоголь. Бруно, несомненно, уже отпустил и комплименты насчет любимого платья Энн из серой тафты с маленькими голубыми пятнышками наподобие павлиньих глаз. Бруно всегда обращал внимание на одежду женщин.

— Мы с Гаем, — голос Бруно сделался глуше, как если бы он отвернул голову в сторону, — Гай и я как-то говорили насчет путешествий.

Гай вдавил сигарету в пепельницу, погасил все искорки и затем обернулся к софе.

— А как насчет посмотреть нашу комнату для игр? — обратился он к Бруно.

— Конечно. — Бруно поднялся. — А во что вы играете?

Гай впихнул Бруно в маленькую комнатку, обшитую красной материей, и захлопнул дверь за собой.

— И как далеко ты собираешься зайти? — спросил он.

— Гай! Ты пьян.

— Что тебя надоумило говорить всем подряд, что мы старые джрузья?

— Да я не всем подряд. Только Энн.

— А ей зачем говорить или еще кому? Что тебя надоумило придти сюда?

— Спокойно, Гай! Ш-ш-ш! — Бруно покрутил стакан с виски.

— Полиция по-прежнему интересуется твоими друзьями?

— Не так, чтобы это меня беспокоило.

— Уходи. Сейчас же вон! — Гай повысил голос, но пока что продолжал контролировать его. А зачем ему контролировать себя? Револьвер с одним патроном в двух шагах отсюда, пересечь лишь комнату.

Бруно уныло взглянул на Гая и вздохнул. Верхняя губа при вздохе издала такой же звук, какой Гай слышал в своей комнате ночью.

Гай слегка покачнулся, и это взбесило его.

— Я думаю, Энн очень красива, — приятным голосом заметил Бруно.

— Если я еще раз увижу, что ты говоришь с Энн, я убью тебя.

Улыбка на лице Бруно растаяла, а потом расплылась еще шире.

— Это что — угроза, Гай?

— Обещание.

Полчаса спустя Бруно валялся без сознания за софой, где до этого сидел с Энн. На полу он казался ужасно длинным, а голова — крошечной рядом с большим камином. Трое мужчин подняли его, а дальше не знали, что с ним делать.