Незримые твари
Шрифт:
– Девушка в облаках, - зовет меня Эви.
– Позвони домой.
Все просторное помещение охлаждается слишком сильно, чтобы шляться тут в платье из нержавейки. Ребята в белых мешковатых халатах и сапогах на низком каблуке продувают раскаленным паром места, где у свиней были внутренности, - а я готова поменяться с ними занятием. Я готова поменяться занятием даже со свиньями. Отвечаю Эви:
– Полиция не повелась на историю с баллоном лака. Они были уверены, что отец измывался над лицом Шейна. Или что мама бросила баллон с лаком в мусор. Они называли это "преступная небрежность".
Фотограф спрашивает:
–
– Слишком сильный стробоскопический эффект, когда будут ехать мимо, - возражает арт-директор.
Эви спрашивает:
– А почему полиция так решила?
– Сдается мне, - говорю.
– Кто-то постоянно устраивал им анонимные звонки.
Фотограф предлагает:
– Мы можем остановить цепь?
Арт-директор отвечает:
– Не раньше, чем люди перестанут есть мясо.
До настоящего перерыва остаются еще долгие часы, и Эви спрашивает:
– Кто-то врал полиции?
Свиные ребята приходят нас проведать, и некоторые из них очень даже милы. Они смеются и елозят руками туда-сюда по блестящим черным паровым шлангам. Показывают нам изогнутые языки. Флиртуют.
– Потом Шейн сбежал, - рассказываю Эви.
– И все дела. Пару лет назад моим предкам позвонили и сказали, что он мертв.
Мы как можно ближе подступаем к плывущим мимо свиньям, которые все еще хранят тепло. Пол очень скользкий наощупь, а Эви начинает мне рассказывать вою идею римейка на "Золушку", где звери и птицы, вместо того чтобы шить ей платья, делают пластические операции. Певчие птички дают ей подтяжку лица. Белки дают импланты. Змеи липосакцию. Плюс к этому, Золушка начинает в роли маленького одинокого мальчика.
– С тем вниманием, какое ему перепало, - рассказываю Эви.
– Не удивлюсь, если мой братец сам положил в огонь тот баллончик.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Перенесемся в один из моментов, в нем ничего особенного, только мы с Брэнди, ходим по магазинам на утыканной лавками центральной улице какого-то городка в штате Айдахо, с окошком "Сирз", закусочными, магазинчиком просроченных хлебобулочных изделий суточной давности и офисом риэлтера, куда наш мистер Уайт Вестин-Гауз отправился уламывать какого-то агента. Мы заходим в одежный секонд-хенд. Это дверь по соседству с прибыльными булками суточной давности, и Брэнди рассказывает, как ее отец проделывал эдакий трюк со свиньями перед тем, как везти их на рынок. Она рассказывает, что тот обычно кормил их просроченными сладостями, которые покупал целыми грузовиками у булочных окошек вроде такого. Солнечный свет падает на нас сквозь чистый воздух. Горы с медведями вне пределов пешего перехода.
Брэнди смотрит на меня поверх вешалок с подержанными платьями.
– Знаешь такое кидалово? Это самое, солнышко, со свиньями?
– спрашивает она.
Этот ее отец еще рассыпал картошку через печную трубу. Держишь сетчатый мешок раскрытым и по всей длине ставишь в него печную трубу. Кладешь вокруг трубы крупные клубни из урожая нынешнего года. В трубу насыпаешь прошлогодние мягкие, порезанные и гниющие клубни, чтобы никто не смог разглядеть их снаружи мешка. Вытаскиваешь трубу и туго зашиваешь мешки наглухо, чтобы внутри ничего не перемешивалось. Продаешь их у обочины, твои детишки тебе помогают, и даже при небольшой цене делаешь большие деньги.
В тот день в Айдахо у нас был "Форд". Коричневый внутри и снаружи.
Брэнди раздвигает тремпеля, проверяя каждое платье на вешалке, и говорит:
– Ты в своей жизни когда-нибудь слышала о чём-нибудь настолько подлом?
Переключимся на Брэнди и меня в секонд-хэнде на той самой главной улице, за занавеской, сгрудившихся вдвоем в примерочной размером с телефонную будку. Место в основном занимает бальный наряд, в который Брэнди не влезть без моей помощи, настоящая Грейс Келли от платьев, повсюду расписанная Чарльзом Джеймсом. Вставочки и переборки, запутанная скелетная конструкция, рассчитанная на высокие нагрузки, встроенная в кожу из розовой как рана органзы или голубого как лед вельвета.
Такие невероятнейшие платья, рассказывает мне Брэнди, сконструированные бальные наряды, спроектированные вечерние платья с кучей юбок и корсажем без бретелек, со стоячим воротом в виде подковы, со стянутой талией, со свободно сидящей баской и корсетом китового уса, - такие платья никогда долго не живут. Натяжения; трение и растяжка атласа и крепдешина пытается направлять собой проволоку и корсет: в борьбе ткани против металла такие натяжения разорвут ее. Со временем, когда внешность изнашивается, - ткань, видимая часть, - когда она слабеет, внутренности начинают пробивать и прорывать себе путь наружу.
Принцесса Принцесса заявляет:
– Чтобы всунуть меня в это платье, понадобится как минимум три дарвона.
Она открывает ладонь, и я вытряхиваю что доктор прописал.
Ее отец, рассказывает Брэнди, натирал мясо колотым льдом, чтобы оно набралось воды, прежде чем пойти на продажу. Временами втирал в него то, что называют "бычьим помолом", чтобы оно набралось муки.
– Он не был плохим человеком, - говорит она.
– Все в пределах чуть более усердного выполнения правил.
Не столько тех правил, по которым надо быть честным и хорошим, говорит она, сколько тех, по которым надо беречь семью от нищеты. И болезней.
Иногда по ночам, рассказывает Брэнди, отец пробирался к ней в комнату, пока она спала.
Не хочу это слушать. Рацион Брэнди из "Проверы" и дарвона вызвал у нее побочный эффект: эдакий словесный понос, при котором она не в состоянии удержать ни один мерзкий секрет. Разглаживаю вуали на ушах. Спасибо, что не делитесь.
– Отец иногда по ночам садился мне на кровать, - говорит.
– И будил меня.
Наш отец.
Бальный костюм возродился во всей славе на плечах Брэнди, вернулся к жизни, более чем к жизни, к сказке, которую нигде нельзя было носить все последние пятьдесят лет. Змейка с мой хребет шириной проходит сбоку ровно вдоль руки Брэнди. Полосы корсажа стискивают Брэнди в талии, заставляя ее стремительно раздаваться в стороны кверху: ее грудь, голые руки и длинную шею. Юбка набрана из слоев светло-желтого фая и тюля. Повсюду так много жемчуга и золотого тиснения, что любой кусочек бижутерии будет уже слишком.