Незваный гость
Шрифт:
Могла я ответить, что случайно, что самой от этого неловко, но промолчала, быстро осмотрела периметр помещения, заглянув за шторы и приоткрывая гардеробный шкап, отодвинула картину, прикрепленную петлями к стене, за ней обнаружилась вмурованная дверца сейфа.
— Сейчас обыск закончим и в приказ переместимся, арестованы вы, мещанка Мишкина.
— За что? — Не боялась она абсолютно, и мне это не нравилось.
Не того я от первого допроса ожидала, и Грегори все не шел. Клавка мялась в дверях, не решаясь
— За убийство чиновной дамы Чиковой, совершенное нынче утром на Гильдейской улице.
Из коридора послышался звук шагов. Ну наконец-то! Но в будуар первым вошел адвокат Хрущ, а за ним уже Волков.
— Вот и помощь мне, безвинно обвиненной, пожаловала! — победно хихикнула бандерша. — Андроша! Спасай! Эта шаромыжница мокруху мне шьет.
— Маня, Маня, — поморщился Андроша. — Вспомни о приличиях и слов похабных в разговоре избегай, особенно в беседах с чиновниками столичного сыска.
Адвоката мне на балу не представляли, поэтому, поклонившись, он отрекомендовался:
— Андрон Ипатьевич Хрущ, к услугам вашим. Какая честь, Евангелина Романовна, вас за работою застать. И удовольствие какое.
Я посмотрела на Грегори, лицо его не выражало ничего.
Хрущ продолжал:
— Сразу столичную выучку заметно, высокий, высокий класс. Только, Евангелина Романовна, у нас здесь, в провинциях, по-простому все решается, без эффектов.
— Андрон Ипатьевич, — спросила я деловито, — в каком именно статусе вы сейчас находитесь?
— Простите?
— У нас допрос. Ежели вы представлять официальную защиту арестованной вызываетесь, присутствовать вправе, а если нет…
Пожав плечами, я указала подбородком на дверь. Адвокат вздохнул:
— Григорий Ильич мне суть дела уже рассказал. Обвинения ваши основываются на домыслах и догадках.
— Перфектно. Необоснованность обвинений мы с вами обсудим в кабинете пристава. Подзащитная ваша…
Волков твердо взял меня за локоть, пробормотал:
— Выйдем на минуточку.
Это противоречило всему допросному порядку, коллежский асессор о том знал не хуже меня, и раз решился порядок нарушить, причина была серьезной.
— Что случилось? — спросила я в коридоре.
— Времени совсем не осталось, Гелюшка, на ходу засыпаю. Не ругайся, Хрущ прав: у нас против Мишкиной улик маловато, ножа при ней нет, а это орудие убийства. Я сейчас к Обуху отправлюсь, может, он что-нибудь…
— А если по дороге сомлеешь? Погоди, запрем Мими, вместе пойдем.
— Времени нет. Потерплю. Ты здесь заканчивай, в приказе встретимся. Справишься? Прости, глупый вопрос, в профессионализме твоем я абсолютно уверен.
Это было приятно. Вот! Почти посторонний Волков уверен, а друзья-коллеги сомневаются, на помощь мне Эльдара присылают.
Видимо, от приятности я даже не вспомнила, какой этот Григорий Ильич подлый человек. Дура!
— Евангелина
Мадам, сидевшая на стуле сгорбившись, подняла пустой взгляд.
— Признаюсь. Я толстуху убила от жгучей ревности.
Зелья своего принять успела? Похоже. Зрачки огромные, рот на сторону съехал… Клавка у порога прятала глаза. Хрущ похлопал себя по нагрудному карману:
— Раз все так чудесно сладилось, позвольте откланяться. Елена Николаевна, горе-то какое! Сергей Павлович как расстроится.
— Сережа? — Мишкина визгливо рассмеялась. — Я же сказала, нет его! Эта туша моего Сереженьку ухайдокала! Из-за денег!
— Полно-полно, — отмахнулся Хрущ. — Какие еще деньги? Это тебя, Маня, от зелья твоего фантазии разобрали. Опиумщица она, Евангелина Романовна, последний ум в дыму растеряла. Но вы ножичек все-таки отыщите, без ножичка все признания на тот же бред списать можно, это я вам как адвокат говорю.
Он раскланялся, мадам продолжала хохотать, вскоре смех перешел в истерику, пришлось хлестать по щекам, приводить в чувство.
— Собирайся, — велела я. — Толку сейчас от тебя не будет, в камере проспишься, после поговорим.
— На коленях передо мною стоять будешь, кошка рыжая, с извинениями из приказа провожать. — Женщина, пошатываясь, поднялась, Клавка набросила ей на плечи шаль. — Это тебе не столица, здесь у тебя власти нет.
Возражать было глупо. Она уверена, что художества ее местные лиходеи прикроют, наверное, Хрущ с три короба наплел.
— Как Бобруйский скажет, так и будет! А он скажет то, что Андроша ему шепнет. А Андроша… — Мишкина показала кулак. — Вот он у меня где! Одно словечко Гавриле Степановичу — и нету Хрущика. Крепко всех держу. Сережа! Туша толстомясая уби-ила!
Взяв женщину под руку, я вывела ее в коридор. Бледная испуганная Клавка, нас выпуская, посторонилась; на лестнице пришлось опиумщицу придерживать, чтоб не сверзилась. Она цеплялась за перила, вопила:
— Штучка столичная! Фу-ты ну-ты! Кошка драная! Пустышка! Жених твой вчера у нас спозаранку кобелил!
Нелепая возня на ступенях продолжалась. Мой вокабуляр обогатился на десяток непотребных слов, и я получила бесценные знания о том, каким образом Григорий Ильич предпочитает предаваться любовным утехам и какое у него выражение лица в момент наивысшего наслаждения. Конвойные внизу откровенно веселились, я краснела и бледнела.
— Вот такенный, не меньше! — Чтоб показать «какенный», Мишкиной пришлось задействовать обе руки. — Скажи, Клавка?
Воспользовавшись тем, что мадам не держится за перила, я столкнула ее по ступеням. Клавдия показалась из другой двери гостиной; видимо опасаясь гнева хозяйки, девица предпочла спускаться кружным путем.