Нф-100: Уровни абсурда
Шрифт:
Федор Иванович надтреснутым старческим голосом сказал:
– Я вижу остатки солдатской одежды на тебе. Ну-с, и что же тебя привело сюда? Если хочешь, чтобы я подал тебе милостыню, то ступай в церковь к отцу Пафнутию. Я ему каждое воскресенье оставляю деньги для нищих. Вот пусть он тебя и кормит.
Прохор с удовлетворением отметил, что во рту помещика не хватает многих зубов. Этот факт убедил его в том, что время никогда на месте не стоит. Он сказал:
– Нет, барин. Милостыня мне не нужна. Я пришел сюда жить. Ведь именно вы меня сдали в рекрутчину.
– Да?
– блеснули
– И кто ж ты будешь? Что-то не припомню я тебя совсем.
– А Прохор я, сын Авдея Федотова, что на лесопилке вашей работал.
– Ага!
– радостно хлопнул себя по коленке рукой барин.
– Прошка, который пса моего любимого придушил! А потом зажарил и съел! Как же его звали? Вот бес какой, не припомню...
– Тузиком его звали, - помог Двоепупову Прохор и осторожно почесал рукой бороду.
– Точно!
– еще более оживился барин.
– Рыжей масти пес был. За что же ты его придушил?
– Он меня за зад укусил, когда я пытался полакомиться яблочками в вашем саду, барин. Только пес был черной масти...
– И за это ты его прибил? А если б я тебя укусил? Ты б со мной поступил так же?
– Не знаю, - честно ответил Прохор.
– А зачем вам было меня кусать? Как-то даже не по-барски получается...
– Да это я к слову! Аналогия... Ну, не укусил бы, а, предположим - выпорол. И чтоб ты со мной сделал? Убил бы и съел?
– Ну-у-у, вряд ли бы съел, - сказал Прохор.
– Да и не убил бы. Подумаешь, выпороли... Ерунда какая!
– Вот видишь!
– весело произнес Двоепупов.
– Выходит, человеку ты б ничего не сделал, а над животными, значит, можно издеваться? Вот за это я тебя и отправил в рекруты. Чтобы ты исправился и подобрел душой.
– Где? В армии?
– удивился инвалид.
– Дело - не где. Дело - как. Вот я смотрю по твоему разговору, что ты грамотен. Так это?
– Да, - гордо ответил Прохор.
– И читать и писать умею. И еще на счетах...
– Вот видишь!
– воскликнул барин довольным голосом.
– Армия многому научила. И это оказалось полезным для тебя!
– Как же, - сказал Прохор со злобой.
– Меня ведь с вашего ведома в шестнадцать лет забрили, а эта сво... то есть писарь Филька, пририсовал мне на бумаге по вашей же указке четыре года! Я говорил офицеру, что бумаги врут! Но он сказал, что ему на это начхать, так как он уже денег с барина получил!
– Но-но-но!
– прикрикнул Двоепупов строгим голосом.
– Нечего было моих Тузиков жрать! Сам виноват.
Прохор затих и опустил глаза в пол.
– И где же тебя грамоте выучили?
– продолжил спрашивать барин.
– В полку, где я был приписан, господа офицеры сразу же отдали меня в кантонистскую полковую школу. Видать, не впервой им такие рекруты попадались. Там один еврейчик был. Так того богатые родственники вообще в десять лет продали... Ну, а как выучился, перевели в солдаты. Потом и унтером стал. Вон, у меня даже бумага имеется, что я честно отслужил...
Прохор слазил в пазуху, достал оттуда бережно завернутый в тряпицу сложенный вчетверо лист бумаги и, встав на ноги, подал его помещику. Тот живо приподнял лежавшую на столе книгу и достал
Развернув прохорову бумагу, он отставил ее от носа на расстояние вытянутой руки и принялся читать, шевеля губами. Инвалид, глядя на барские очки, опять убедился про себя, что бог есть. Прочитав, Двоепупов вернул бумагу Прохору, снял очки и сказал:
– Надо же, до фельдфебеля дослужился! Молодец! И где ж ты ногу потерял?
– В Севастополе, - ответил Прохор.
– Да ты герой!
– воскликнул барин.
– Эх, я тоже когда-то гусарствовал! В тысяча восемьсот двенадцатом году. Ну и всыпали мы тогда этим безбожным французишкам! И Париж взяли! И я там был. Ну-ка, расскажи!
Прохор начал рассказывать:
– Пока я учился в полковой школе, срок этот не засчитали. А вот когда определили меня в солдаты, срок и пошел. В тысяча восемьсот пятьдесят третьем году я уже отслужил положенное и решил выйти в отставку. Но началась война. Покойный царь-батюшка Николай в пятьдесят четвертом году издал указ, где разрешил в связи с войной остаться в войсках тем из отставников, кто этого сам пожелает. Ну, я и остался. Так бы нога моя была цела. Ан, нет. И я никого в этом не виню. Ведь сам же вызвался... Осенью в правую ногу попала мне английская пуля из штуцера. Так-то рана была невелика, ибо эти новые пули меньше старых, какие в наших ружьях, но раненых было очень много и врачи не успевали. А сами знаете, как на войне бывает. Доктора изначально занимаются тяжко раненными, а таких как я - оставляют на потом. Вот и лежал я во дворе лазарета с перевязанной ногой несколько дней, а мимо меня носили тяжко раненных. Но тут приехал какой-то особенный доктор. Потом я узнал, что фамилия его была - Пирогов. Он быстро навел порядок, и меня занесли в лазарет. Пирогов осмотрел мою ногу и сказал, что по ней пошел антонов огонь. Мол, если б сразу вытащили пулю, то ногу можно было бы спасти. А с антоновым огнем - нет. Взял он в руку эдакую зубастую пилку, и оттяпал мне ногу ниже колена напрочь...
Двоепупов, с интересом слушавший рассказ Прохора, вдруг перебил его:
– Слушай, Прошка, а тебе операцию под наркозом делали?
– Нет, - ответил тот.
– Не знаю, о чем ты барин говоришь, но мне дали понюхать какой-то гадости, и я больше ничего не помню. Очнулся, а ноги уже нет.
– Вот-вот. Это и называется - эфирный наркоз. Надо же, даже солдатам сейчас делают! В мое время никто про это ничего не знал. Меня вон, под Смоленском саблей рубанули, так рану зашивали на живую. Ох, и натерпелся я тогда! И лекаря за это не придушил и не съел! А тебя за зад Бобик тяпнул и - на тебе!
– Тузик, - виновато поправил барина Прохор.
– Да какая к бесу разница! Продолжай уж, тузикоед несчастный...
– Потом меня вывезли в Бахчисарай и там я еще четыре месяца в лазарете валялся. Затем мне от щедрот государя выдали деревянную ногу, назначили целых десять рублей пенсиона в год и сказали, что я могу идти на все четыре стороны. Я и пошел. Думал, в каком-нибудь городишке осяду, работу сторожа найду... Где там! Инвалиды никому не нужны. Пять лет я скитался и решил все ж вернуться в родные края. Вот и весь сказ.