НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 7
Шрифт:
— Из тебя никогда не получится конспиратор. Половина столовой видела, что ты нашел что-то в своей салфетке. Так какого же черта ты выскочил как ошпаренный? Потом, как будто нарочно, ты суешь эту записку мне. Я не сомневаюсь, что Глаз зафиксировал ее. Интересно, где ты был, когда Господь Бог распределял людям мозги?
Я пытался протестовать, но он оборвал меня:
— Забудь об этом. Я понимаю, что ты не желал сунуть обе наши шеи в петлю, но учти, что добрые намерения не принимаются во внимание трибуналом: первое условие любой интриги — вести себя естественно. Ты представить не можешь, как много дает опытному психоаналисту малейшее отступление
— В кармане мундира, — ответил я виновато. — Не волнуйся, я ее сжую и проглочу.
— Не так сразу. Погоди. — Зеб исчез и вернулся через несколько минут.
— У меня есть клочок бумаги такого же размера и цвета, как твоя записка. Сейчас я тебе его осторожно передам. Обмени их и затем съешь настоящую записку, но смотри, чтобы никто этого не заметил.
— Хорошо, а что на твоем кусочке бумаги?
— Заметки, как выигрывать в кости.
— Да, но это ведь тоже запрещено.
— Конечно, дурья твоя башка. Если они тебя застукают на азартной игре, они не подумают, что у тебя есть грехи потяжелее. В худшем случае начальник прочтет тебе нотацию и даст наряд вне очереди. Запомни на будущее, Джон: если тебя в чем-то заподозрили, постарайся сделать так, чтобы факты указывали на меньший проступок. Никогда не пытайся изображать из себя невинного ягненка.
Я думаю, Зеб был прав: мой мундир был обыскан и записка сфотографирована сразу после того, как я переоделся к смотру. Еще через полчаса я был вызван в кабинет к начальнику. Он попросил меня обратить внимание на то, не играют ли младшие офицеры в азартные игры. Это грех, сказал он, и ему не хотелось бы, чтобы его подчиненные в этот грех впадали. На прощание он похлопал меня по плечу.
— Ты хороший парень, Джон Лайл, — сказал он. — Прислушайся к доброму совету. Понял?
В ту ночь мы стояли с Зебом у южного портала дворца. Юдифь не появлялась, и я волновался, как кот в незнакомом доме, несмотря на то, что Зеб пытался урезонить меня. Наконец во внутреннем коридоре послышались легкие шаги и в дверях появилась чья-то тень. Зеб приказал мне знаком остаться на посту и сам подошел к порталу. Он вернулся почти сразу и поманил меня, прижимая палец к губам. Весь дрожа, я подошел. Это оказалась не Юдифь, а незнакомая мне женщина. Я открыл рот, чтобы сказать об этом, но Зеб прижал мне к лицу ладонь.
Женщина взяла меня за руку и повела по коридору. Я оглянулся и увидел силуэт Зеба, оставшегося на посту, чтобы прикрывать тыл. Женщина остановилась и толкнула меня к темному алькову, затем вынула из складок плаща маленький предмет со светящимся циферблатом. Я решил, что это, наверное, металлоискатель. Она провела им по воздуху, выключила и спрятала.
— Можете говорить, — сказала она тихо. — Здесь безопасно.
И она растворилась в темноте.
Я почувствовал слабое прикосновение к рукаву.
— Юдифь, — прошептал я.
— Да, — ответила она так тихо, что я с трудом услышал.
Тут же она очутилась в моих объятиях. Она сдавленно вскрикнула, и ее руки обвили мою шею, и я ощутил ее дыхание на своем лице. Мы поцеловались неловко, но горячо.
Никого не касается, о чем мы говорили тогда, да я и не смог бы рассказать по порядку, о чем. Называйте наше поведение романтической белибердой, если вам так хочется, называйте щенячьими нежностями. Но разве щенятам не бывает также больно, как взрослым собакам? Называйте это как хотите, но в эти минуты мы были одержимы безумием более драгоценным, чем рубины и золото, более желанным, чем разумная трезвость. И если вы этого никогда в жизни не испытывали, мне остается вас только пожалеть.
Наконец мы пришли в себя и смогли разговаривать разумно… Она принялась рассказывать мне о той ночи, когда она вытащила жребий и заплакала. Я сказал ей:
— Не надо, дорогая. Не надо мне говорить об этом. Я все знаю.
— Но ты не знаешь. Ты не можешь знать… Я… Он…
Я обнял ее.
— Прекрати, прекрати сейчас же. Не надо больше слез. Я все знаю. И я знаю, что тебе грозит… в случае, если мы тебя не выведем отсюда. Так что теперь мы не имеем права плакать, мы должны найти выход.
Она молчала. Молчала, как мне показалось, очень долго. И потом медленно сказала:
— Ты хочешь сказать, что я должна убежать? Я думала об этом. Боже милостивый, как я мечтала об этом! Но как убежать?
— Я не знаю. Пока не знаю. Но мы придумаем. Надо придумать.
Мы обсудили все возможности. Канада была всего в трехстах милях от Нового Иерусалима, и местность к северу от Нью-Йорка Юдифи была знакома. По правде говоря, это была единственная область, которая ей была знакома. Но граница там закрыта и охраняется куда строже, чем в других местах, — там и патрульные суда, и радарные стены на воде, колючая проволока, пограничники на земле… и служебные собаки. Я проходил тренировку с такими собаками и не пожелал бы злейшему врагу встретиться с ними.
Мексика была безнадежно далека. Если бы Юдифь отправилась на юг, ее поймали бы в двадцать четыре часа. Никто не дал бы убежища сбежавшей девственнице. По закону общей вины любой такой доброжелатель совершил бы этим то же преступление, как и укрытый им беглец, а потому погиб бы той же смертью, как и человек, которого он спрятал. Путь на север был, по крайней мере, короче, хотя значил б те же ночные переходы, поиски укромных убежищ днем и голод. В Элбени жила тетка Юдифи: Юдифь была уверена, что та укроет ее, пока не удастся придумать способа перейти границу.
— Она найдет нам безопасное место. Я уверена в этом, — сказала Юдифь.
— Нам? — должно быть, вопрос мой прозвучал глупо. До тех пор, пока она не сказала этого, мне и в голову не приходило, что нам придется бежать вместе.
— Ты хочешь послать меня одну?
— Ну… Я просто не подумал о другом.
— Нет!
— Но послушай, Юдифь, самое важное, самое срочное сейчас — это вызволить тебя. Двоих людей, путешествующих вместе, значительно легче заметить и задержать, чем одну девушку. Нет никакого смысла…
— Нет. Я не пойду.
Я все еще не мог понять, что если ты сказал «a», то должен сказать и «б». И если я уговариваю ее покинуть службу, то становлюсь таким же дезертиром, как и она. Наконец я сказал:
— Ну хорошо. Главное убежать тебе. Ты доберешься до тетки и будешь ждать меня там.
— Без тебя я никуда не уйду.
— Но это же необходимо! Ведь Пророк…
— Лучше это, чем потерять тебя сейчас.
Я тогда не понимал женщин. Я их и сейчас не понимаю. Две минуты назад она спокойно рассуждала о том, что лучше рисковать жизнью, чем отдать свое тело в руки Пророка. Теперь она так же спокойно предпочитает сделать это, нежели решиться на временную разлуку со мной. Я не понимаю женщин. Порой я даже подозреваю, что у них ровным счетом нет никакой логики. Я сказал: