Ни далеко, ни близко, ни высоко, ни низко. Сказки славян.
Шрифт:
И пошёл себе.
Кто побогаче — на Кармелюка обиделся, зло затаил. Кто победней — призадумался.
Драная свитка
Сколько горя, сколько беды Кармелюк хлебнул — не измерить, не сосчитать. Да ни разу злой судьбе не сдался.
В солдатскую лямку на двадцать пять лет хотели его запрячь,
И говорили в народе: нет такой силы, чтобы нашего Кармаля в темнице удержала. Подует он на цепи, скажет заговор — и рассыплется жёлтой ржой железо. Нарисует на стене крепости чёлн-долблёнку, вёсла нарисует, сядет в ту лодку и уплывёт, как по воде, ни следа, ни знака не оставит. Или оседлает деревянную скамейку: «Э-гей! — крикнет. — Выноси, вороной!» Разом станет скамья вороным конём, взовьётся, хвост по ветру расстелет и унесёт, куда Кармелюк велит.
А так оно было или не так — кто его знает..
Вот однажды послала пани помещица слугу на почту. Дала ему тысячу рублей. У неё, видишь, братец в столице в карты проигрался, надо ему, бедняжке, помочь.
А дорога на почту через лес пролегала. Тут-то слуга с Кар-мелюком и повстречался.
— Здоров будь, добрый человек! Куда идёшь? — спрашивает Кармелюк.
Узнал ли слуга Устина или так догадался, а бросился бежать. Да разве от Кармелюка убежишь?! Мигом он его догнал.
— Чего утекаешь, ровно заяц от гончей?
Слуга взмолился:
— Бери всё, только не убивай. И шапку с деньгами подаёт.
Пересчитал их Кармелюк и говорит:
— Деньги немалые. Тысяча рублей да один рубль. Значит, панские деньги несёшь пересылать.
Слуга молчит, только трясётся весь. А Устин ему:
— Да не бойся ты. Никогда ещё Кармелюк бедного не обидел. Жалко панское добро из рук выпускать. Да ведь за пропажу твоя спина ответит. Иди своим путём, делай, что велели.
Ступил Кармелюк с дороги на один шаг и будто растаял.
А слуга три шага шагнул, остановился. Сам себе говорит:
— Кармелюк дурень… Да сам ты дурнем не будь!
Разодрал на себе одежду, лицо расцарапал, перепрятал деньги за голенище сапога и побежал обратно к панскому дому. Помещице в ноги повалился:
— Так и так, отнял злой разбойник Кармелюк деньги, что выизволили братцу посылать. Отбивался я, словно пёс от волка, да одолел он меня. Еле живой ушёл.
Разгневалась пани:
— До каких пор злодейства терпеть будем! Надо за солдата ми посылать!
В тот же вечер является к пани полковник. Усы подкручены, пуговицы на шинели начищены, шпоры так и звенят. Поцеловал,
— Ах, пан полковник, вовремя вы приехали. Житья нет от злодея. Изловить бы его да повесить.
— А я за тем и приехал, — полковник отвечает. — Прикажите слугу позвать, того, что сегодня ограбили.
Ну, слуга, ясное дело, стал полковнику расписывать, как Кармелюк на него напал, как бил-колотил, как деньги отнимал.
— А можешь его узнать? — полковник спрашивает.
— Как не признать, — слуга говорит. — Страхолюдный такой. Глаза, что у дикого зверя, горят, зубы, что волчьи клыки. И свитка рваная.
Полковник распахнул шинель.
— Эта свитка, что ли?
Побледнел слуга, ровно холст белёный. Достал пачку денег из сапога и не знает, кому отдавать, то ли хозяйке, то ли Кармелюку.
Пани так в деньги и вцепилась. А Кармелюк говорит:
— Не торопитесь, ваша милость. Столько кругом сирот бедняцких да вдов солдатских, что и этой тысячи не хватит. Выходит, с вас кроме этой ещё тысяча причитается.
Делать пани нечего. Побежала она из ларца вторую тысячу доставать. А Кармелюк размахнулся да и отвесил две плюхи слуге.
— Одну — за жадность, — сказал. — А вторую — за то, что хотел опозорить моё честное имя. Хорошо ещё, я про твою брехню прослышал, а то и вправду могли подумать, что Кармелюк бедняка обидел.
Взял Кармелюк две тысячи и ушёл. На прощанье сказал пани:
— За деньги спасибо. Да не вздумайте, ваша милость, немилостивой к слуге быть. Я сам с ним уже рассчитался.
А откуда же Кармелюк про слугу узнал? Да в каждом панском дворе, в каждой бедняцкой хате у него друзья-помощники были.
Как пан в грехах каялся
Жил один пан, смирный-пресмирный, ласковый-преласковый, тихий-претихий. Всё обходительно, да со вздохом, да с поклоном. Но только люди того тихого боялись больше, чем огня немилосердного, больше чумы и мора лютого. Потому что было у него сердце жёстче камня, что слезами не прожжёшь, мольбами не смягчишь.
Не выйдет крестьянин на барщину — то ли сам занеможет, то ли кто из семьи сляжет, — в тот же день панский верный пёс-эконом отберёт четверть хозяйства: овец уведёт, курам головы свернёт. Во второй раз бедолага не выйдет — половины хозяйства лишится. А станет роптать — отберут горшки-плошки, ряднину последнюю — и спать не на чем, и сварить не в чем.
А ругать, розгами сечь, как другие помещики, — этого у пана, упаси бог, в заводе не было.
Вот как-то поехал пан в церковь исповедоваться. Рассказал про все грехи попу, получил от него отпущение и домой отправился.
Выехал за село, вдруг слышит — кричат сзади. Оглянулся — дьяк его догоняет, путается в длинных полах рясы. Придержал пан коней. А дьяк подбежал да и говорит:
— Постойте, ваша вельможность! Послал меня к вам батюшка-поп. В каких вы грехах каялись, запамятовал он. А ведь ему ваши грехи замаливать надо.