Ничего, кроме нас
Шрифт:
– Или что? – вскинулась Дебби.
– Или я звоню в полицию, – усмехнулся Шон.
– На каком основании? – с вызовом поинтересовался Эймс.
– Агрессия. – И Шон положил руку на плечо Карли, успокаивая ее. Потом, взглянув на меня, спросил: – Почему бы вам, девчонки, не пойти поплавать?
– Спасибо, друг, – сказала я и за руку повела Карли к берегу.
– Да ладно, я просто делаю свою работу. И на этом пляже, моем пляже, мы такого не потерпим.
– Любитель педиков, – бросила Деб Шеффер.
– Сам небось голубой, – поддержал ее Эймс.
Так совпало, что чуть позже появилась полицейская машина – пляж был частью территории, которую патрулировали копы Олд-Гринвича. Зайдя по щиколотку в воду, я увидела,
– Если бы мы каждого задерживали за обзывания…
– Это были не обзывания, – возразил Шон, – а гнусные издевательства.
– Та паскуда сама нас обозвала, – сказал Эймс.
– Это ты лживая злобная паскуда, – бросила ей Карли. – Я тебе слова не сказала.
– Она говорит правду. – Шон повернулся к копу. – Я был тут. И все слышал – она им ничего такого не говорила.
– Она еще в школе нас оскорбляла, – нашлась Деб.
– Девчачьи выдумки я за милю чую, – хмыкнул Шон. – А между нами всего-то пара футов.
– По-моему, тут чисто школьные разборки, – усмехнулся Проккачино. – А это не наше дело.
– Если не считать того, что эта банда хулиганов пыталась помешать двум милым девушкам пройти на мой пляж. – Шон был непреклонен.
– Ну, положим, это не твой пляж, – заметил Проккачино.
– Я дежурный охранник. Это мой пляж. И я их не пущу сюда.
Проккачино, кажется, растерялся:
– Шон правду говорит? – спросил он.
– Они назвали меня жирной лесбой, – с вызовом заявила Карли.
– Неправда, – возмутилась Деб Шеффер.
Проккачино повернулся к Шону:
– Ну, это их слово против ее. Пропусти-ка ты их всех на пляж.
Вперед выступил Эймс:
– Учтите, если нас отсюда прогонят, мой папа обо всем узнает. И вы снова вернетесь в свой ниггерский район в Стэмфорде. Это понятно?
Проккачино его понял. Отец Эймса Суита, Гордон, был авторитетным юристом на Уолл-стрит и к тому же членом городского совета. Он, по словам Арнольда, имел обыкновение без зазрения совести использовать свое служебное положение, тем более что еще и водил давнюю дружбу с губернатором-республиканцем Коннектикута. Да и мэр Олд-Гринвича был у Гордона прикормлен. А это означало, что, если его малыш Эймс пожалуется на злого дядю полицейского, последуют кары. Шон тоже понимал, какими могут быть последствия, ведь так же, как и Проккачино, он рос неподалеку, в бедном квартале по ту сторону трассы № 1, типичном бензиновом переулке [17] с тесными двухэтажными домишками, выходящим прямо на шумную магистраль. Обитал там рабочий люд, обслуживающий весь Олд-Гринвич и тихо ненавидевший тех, кто вроде нас поселился восточнее, за Байрем-парком, большим зеленым массивом, в который ходила курить дурь половина олд-гринвичской старшей школы и где приторговывали травой и ЛСД дилеры из стэмфордского гетто.
17
«Бензиновый переулок» (Gasoline Alley) – комикс Фрэнка Кинга, рассказывающий о жизни маленького американского городка. В данном контексте выражение можно перевести как «воронья слободка».
Все в школе знали, что Эймс Суит в доле с парнями из Стэмфорда и работает на них, сбывая наркоту своим же одноклассникам. Не сомневаюсь, что и полицейский Проккачино знал об этом не хуже нас. Знал, но был связан по рукам и ногам Гордоном и Салли Суитами, проживавшими на набережной на Мак-Кинли-драйв, одном из тех шикарных прибрежных районов, что красноречиво говорили о богатстве и статусе его обитателей.
Хотя «белый» Олд-Гринвич был глубоко консервативным местом, тем не менее дети здесь были подвержены всем тем же порокам, что и в больших городах, и даже, пожалуй, в большей степени, чем на Манхэттене, хотя бы потому, что ребятам моего возраста там всегда находилось чем заняться.
Проккачино побелел. Он разозлился, но и испугался. Я ясно видела, что он колеблется, пытаясь решить, как реагировать на столь неожиданно оказанное на него давление.
– Я могу показать вам пункт в «Руководстве для спасателей по штату Коннектикут», – сказал Шон, – который гласит: «Дежурный спасатель имеет законное право отказать любому лицу в посещении пляжа, который он контролирует, если указанные лица, по его мнению, представляют угрозу безопасности или порядку на вверенном ему пляже». У меня там на стенде есть инструкция. Это закон, и я обеспечиваю его соблюдение.
Судя по виду Проккачино, он предпочел бы сейчас оказаться где угодно, лишь бы не здесь. Он повернулся к Эймсу:
– Извини, Эймс…
– Меня зовут мистер Суит…
– Прошу прощения, мистер Суит. Но закон есть закон, и здесь Шон принимает решения. Если он считает, что вы с друзьями должны покинуть пляж, я здесь бессилен.
– Ровно через неделю, – фыркнул Эймс, – вас здесь уже не будет, офицер. Да и дежурить будет другой спасатель.
Деб Шеффер сверлила взглядом меня и Карли. Она уже раскрыла рот, чтобы что-то сказать, но тут Эймс положил руку ей на запястье, помешав отпустить оскорбительное замечание, – сообразил, что полицейский может услышать и использовать против нее и всей их шайки. Потом подал знак своим, что надо заканчивать и уходить. Но когда ребята уже отошли на большое расстояние, Эймс обернулся резко, как пружина. С угрожающей, издевательской улыбкой он ткнул указательным пальцем прямо в Карли, будто прицеливаясь. Отворачиваясь, он еще успел показать нам похабный жест, прежде чем схватил за задницу Деб Шеффер. Когда они укатили на горчично-желтом «мустанге», подаренном Эймсу отцом в прошлом году, когда парня выбрали капитаном команды по лакроссу, Проккачино посмотрел на Шона:
– Ты хоть понимаешь, что сейчас натворил, сынок? – с печалью в голосе спросил он.
– Он хулиган и обидчик, – резко ответил Шон. – А я не переношу таких мерзавцев.
– У тебя дома нет пары ребятишек, которых нужно кормить, – бросил Проккачино. – Что касается вас, юные леди, то ваши родители об этом еще услышат.
Проккачино оказался абсолютно прав. В семь вечера у нас затрезвонил телефон. Я попыталась схватить трубку первой, думая, что это очередной анонимный звонок. Но мама меня опередила, и ей прямо в ухо раздался пронзительный крик Салли Суит, которая обвиняла меня в попытке втянуть ее обожаемого Эймса в проблемы с полицией, действуя сообща с этой «ужасной девчонкой Карли Коэн – явно ненормальной». К счастью, вернувшись домой, я успела обо всем рассказать маме. Когда позвонила Салли Суит, мама жестом предложила мне подняться наверх, чтобы снять трубку красного, как помидор, телефона в ее спальне и подслушивать. При всех своих закидонах мама, когда требовалось, умела дать отпор, особенно если чувствовала, что к ее детям относятся несправедливо. Вот и в тот вечер она на полную мощность включила режим «пленных не брать».
– Не понимаю, Салли, что вы хотите сказать, когда называете Карли Коэн ненормальной? – ехидно спросила мама.
– Она же явно ненавидит мужчин.
– И что заставило вас прийти к такому выводу?
– Ой, да полно вам! Вы же знаете, что она не интересуется мальчиками.
– И это, по-вашему, дает вашему мальчику право травить ее и мою дочь самым омерзительным образом?
– Омерзительным? Омерзительным?! Какое вы имеете право говорить такие вещи?