Ничего, кроме нас
Шрифт:
Для участия в выборах я зарегистрировалась в Мэне и сбегала в местную среднюю школу, где отметила в избирательных бюллетенях Макговерна и остальных демократов, назначенных на государственные и национальные должности. К восьми вечера в студенческом клубе у единственного старого телевизора собралась толпа. Все слушали репортаж Уолтера Кронкайта. По его словам, хотя избирательные участки еще не закрылись, Никсон уже набрал достаточно для переизбрания на второй срок в качестве 37-го президента Соединенных Штатов.
– Ну, мой отец, наверное, празднует – этот повод тянет на три мартини, не меньше, – сказала я Бобу.
– А
И тут за спиной Боба раздался голос – судя по всему, консерватора, и определенно сильно нетрезвого:
– Репетируешь речь в раздевалке в эту субботу перед тем, как вам, ребята, снова надерут задницы?
38
«Шлитц» («Schlitz») – марка пива.
Обернувшись, Боб обнаружил перед собой высокого костлявого парня с непромытыми светлыми волосами. Брюки чинос, красная водолазка, твидовый пиджачок и круглый значок Никсон/Агню’72 на лацкане. Я узнала его сразу: Блэр Баттерворт Прескотт – так его и звали, всеми тремя именами сразу, – серьезный игрок в лакросс и член Хи-Пси.
– В субботу мы планируем обыграть Колби, Блэр, – отозвался Боб с натянутой улыбкой. – А что касается речи… нет, я не собираюсь использовать раздевалку, как это делает президент боудинского отделения «Молодых американцев за свободу». Это ты толкаешь там речи, пропихивая свои республиканские идеи.
– Сказал Пэдди [39] из Саути.
Вокруг нас вдруг стало очень тихо. Я видела, что Боба трясет от гнева. Если бы после этой реплики он решил размазать по стенке Блэра Баттерворта Прескотта, ирландско-еврейская девчонка во мне зааплодировала бы. Но я знала, что Прескотт имеет репутацию провокатора и гордится тем, что может вывести из себя любого, если только захочет. Роберт О’Салливан это тоже понял. Тем более что все, кто оказался рядом, замерли, ожидая реакции Боба.
39
Пэдди – презрительная кличка ирландцев.
Я буквально чувствовала, что Боб считает про себя до десяти. Он сделал глубокий вдох, успокаиваясь, и неторопливо повернулся к Прескотту:
– Разница между мной и тобой, Прескотт, в том, что я попал сюда по своим личным заслугам, а не из-за папочки.
Прескотта это замечание явно покоробило, тем более что он не мог не услышать приглушенные смешки. Смех доносился со стороны древнего телевизора с похожей на кроличьи уши антенной. Студенты, сгрудившиеся вокруг него, как раз собрались включить местную программу Си-би-эс.
– Жалкий неудачник! – Прескотт наконец придумал, что ответить.
На эти слова обернулась девчонка-хиппи:
– Знаешь, чувак, сегодня мы все неудачники, все проиграли. Потому что эти выборы подтверждают: мы настолько пропащая страна, что дали еще четыре года такому скользкому
Все взорвались аплодисментами, раздались выкрики: «Точно!»
Прескотт бросился прочь, а я подтолкнула Боба:
– Пойдем выпьем.
Дойдя до бара в центре города, мы разорились на «Микелоб» – в то время самое высококлассное американское пиво.
Наполовину осушив свою бутылку, я решилась заговорить на тему, которую хотела обсудить уже некоторое время:
– Я не собираюсь учить тебя жизни, указывать, с кем тебе общаться и что делать. Но сделай это для себя: сними квартиру в городе и уйди из общаги, подальше от этих веселых ребят. Рано или поздно они до тебя докопаются.
– Нет, если я им не позволю.
– Проблема вот в чем: ментальность студенческого братства – это ментальность стада. Все будут смотреть, как творится дерьмо, и никто не вмешается, а с тобой могут расправиться. Ты не помнишь разве, как в прошлом году парень упал с крыши вашего братства?
– Помню, – сказал Боб. – Мы с ним дружили. Брэдли Мамфорд. Тебе бы он понравился. Пловец. Немного болтун, воображала, чертовски умный. Настоящий гений в том, что касается темных сторон экономики. И у него был фантастический гребок в баттерфляе. Настолько фантастический, что тренер всерьез собирался готовить его к Олимпийским играм 1974 года. Решил закинуться кислотой в первый раз в жизни, вместе с местными хиппарями из Пси-Ю. Я так понимаю, все шло круто, пока он был с ними. А когда вернулся в наше братство, с ним стали происходить странные вещи. Брэдли все время твердил ребятам в братстве, что за ним гоняется какое-то большое темное существо. А никто не понимал, что он свихнулся. И я не понял. Брэдли тогда заглянул ко мне, сказал, что идет на крышу, потому что ему необходим глоток свежего воздуха. А я ему: «Сиди дома, чувак. Сегодня ночью холодно, обещают заморозки». Он ответил заковыристо: «Мне нужен холод. Потому что это поможет мне ясно видеть. А эта ясность, возможно, позволит мне провести эксперимент с гравитацией». Я гребаный кретин. Было уже поздно, зима, я пил и корпел над сочинением о Суинберне. Я решил, что Брэдли просто несет какую-то чушь. Через десять минут я услышал грохот за окном и крики людей. Он умер мгновенно, от удара о землю.
Я взяла Боба за руку:
– И ты винишь себя?
– Естественно. Я был последним, кто Брэдли видел живым. Он нес эту пургу насчет экспериментов с гравитацией…
– Но не было же похоже, что он решил покончить с собой. И ты не знал, что у него глюки.
– Это верно, но голос у него был очень усталый. И он сказал, что собирается на крышу. И…
– А что ты сказал в колледже, в полиции?
Боб опустил голову. Когда он снова заговорил, его голос дрогнул:
– Ничего. Сказал, что спал, когда это все случилось.
Повисла долгая тишина. Боб вынул свою руку из моей и отвернулся.
– Кто об этом знает? – спросила я.
– Никто… до этого момента.
– Почему я?
– Потому что… я не хотел, чтобы это осталось секретом, чтобы было что-то, что я от тебя скрываю.
Я тогда подумала: но теперь мне придется с этим жить. А вслух сказала:
– Я рада, что ты мне рассказал.
– Но теперь ты не захочешь иметь со мной ничего общего.
– Разве я такое сказала?