Ничего святого (Сборник)
Шрифт:
Когда я закончил свои приготовления, Зигфрид все еще стоял на коленях под ясенем. Я подошел к нему:
4
«Михр-Яшт», перевод И.М. Стеблин-Каменского.
– До утра бормотать собрался?
Зигфрид вроде как не слышал.
Я схватился за рукоять своего меча и вознамерился вырвать его из земли. Хватит, отрок, наговорился.
Как бы не так. Ридиль сидел в земле так прочно, будто пустил корни. Или, как сказал бы старый гнусный Иовамбе, застрял в зубах у Нергала.
Я присел на корточки, подставил плечо под крестовину меча и попытался распрямиться. Я надеялся вызволить свое оружие хоть так.
Не помогло и это.
Зигфрид, на виду у которого я в угрюмом молчании предпринимал эти унизительные попытки, наконец проснулся:
– Король Конан, чем вы заняты?
Сдержать гнев мне стоило немалого труда.
– Не видишь – меч достаю. Что с ним?
– Ничего страшного. Железо поступило под покровительство священного дерева. Дерево отдаст нам мечи после того, как мы переговорим с Фафниром.
– И никакая сила не сможет его оттуда извлечь?
– Едва ли.
– А ты не боишься идти к дракону без оружия?
– Нисколько. Напротив: я боюсь идти к дракону с оружием.
Тут до меня кое-что дошло: по таинственной причине Зигфрид не принимает в расчет мой кинжал. Или он полагает кинжал безопасным, или таковым его, по мнению королевича, полагает Фафнир. А скорее всего – Зигфрид о моем кинжале просто позабыл. Порою какой-то предмет так примелькается, что перестаешь его замечать вовсе.
Но вдруг Зигфрид прозреет? Тогда он потребует, чтобы я доверил ясеню и свой кинжал!
Я – как мог непринужденнее – улыбнулся и сказал:
– Хорошо же. Тогда отпирай, наверное, Фафнира, а я сейчас отойду в сторонку и скоро вернусь.
– Зачем в сторонку?
– Не могу же я помочиться под вашим священным ясенем! Ведь, как сказали бы датчане, «негоже пеной чрева коня Одина сквернить». Верно?
Кажется, смешно получилось. Я расхохотался.
Отойдя в кусты и все еще похохатывая, я достал из своего мешка крохотную, в два наперстка, бутылочку. Эта махонькая вещица в свое время была оплачена жизнями целой пиратской ватаги.
Бутылочка содержала пот ракшаса-невидимки. Я смочил этим зельем ножны и рукоять кинжала. Кожа на глазах точно выцвела; побелела и желтая слоновая кость. Утрачивая природный окрас, все субстанции, составлявшие ножны и кинжал, напитывались новым цветом – цветом невидимости.
Оружие на глазах растворилось в воздухе. И вместе с тем я по-прежнему осязал его от гладкого костяного шарика на верхушке рукояти до серебряной нашлепки на законцовке ножен. Все на своих местах. Да и могло ли случиться иначе?
Пота ракшаса-невидимки
– Король Конан! Король Ко-онан!.. Я вхожу в пещеру-у!..
Железная дверь поворачивалась на железном же столбе, проходящем ровно через ее середину. Замечательное изделие кузнеца Регина помимо традиционных достоинств – прочности и вечности – обладало также великолепным механическим замком.
Зигфрид смазал старым салом ключ и вставил его в скважину, скрытую за кустом ежевики справа от двери. Королевичу пришлось поднапрячься, чтобы привести механизм в действие. Для этого через головку ключа он был вынужден продеть вторую, вспомогательную, деталь – футовый рычаг.
При первом полном повороте ключа четыре штифта вернулись в пазы замочного механизма и разблокировали дверь.
Теперь дюжина молодцев могла, багровея от натуги, повернуть железный монолит вокруг оси-столба. Однако Регин не считался бы Архимедом своего небогатого гениями времени, если бы для пользования его дверью требовалась дюжина молодцев или тем паче магия.
Зигфрид провернул ключ вновь – на второй полный оборот.
В толще базальта над дверью зарычал, пробуждаясь, рукотворный водопад. Резервуар, вмурованный в скалу, исторг десять тысяч бочек воды.
Зашлепали лопасти водяного колеса, затарахтели шестерни передаточного механизма, дверь приоткрылась. Ровно настолько, чтобы в зазор мог протиснуться человек любой комплекции – даже амбал Конан.
Чтобы вновь заполнить резервуар, ключевой воде, струящейся потайными жилами скалы, требовалось пять дней.
Второй резервуар, расположенный симметрично первому относительно дверной оси, по-прежнему был полон под завязку. Ему надлежало опорожниться во имя закрытия двери.
Вслед за Зигфридом в пещеру решительно шагнул Конан.
Просочившийся через дверь рассеянный свет осеннего дня сразу же взяли в оборот самоцветы, что в несколько пунктирных линий намечали стены и потолок просторного коридора. Коридор продолжался по прямой примерно шагов семьдесят, а потом плавным изгибом уходил вправо.
Смрада, липкой жижи отбросов, черепов и костей крупного рогатого скота – этих атрибутов неряшливого чревоугодия – приготовившийся к худшему Киммериец в коридоре не обнаружил.
Обитель Фафнира выдавала в его хозяине существо чистоплотное и даже творчески мыслящее, но флегматичное, ленивое, склонное действовать спорадически – во время редких припадков вдохновения. Существо, не приученное к регулярной, систематической работе демиурга. Что было вполне объяснимо: ни демиургом, ни даже близким родичем демиурга Фафнир не являлся.
Изгиб коридора открыл драконоискателям одно из последних творений Фафнира – внушительную глыбу горного хрусталя. Только приноровившись к непривычному освещению и проникшись своеобразием художественного мышления творца, в ней можно было опознать автопортрет в одну двенадцатую натуральной величины. Хрустальный дракон лежал на полу, по-кошачьи подвернув передние лапы под грудь и накрывшись с головой правым крылом.
За изготовлением левого крыла Фафнира как раз застал король Зигмунд, приезжавший в начале года посовещаться с мудрым змием насчет религиозной политики своей державы. Зигмунд спугнул Фафнирово вдохновение, а потому автопортрет так и остался однокрылым.