Ничейная земля
Шрифт:
Если Эльжбеты не было рядом, он не мог заснуть, и начинал бояться ночей без нее, считал их, помнил каждую, словно и в самом деле их кто-то брал на заметку.
Это чувство, которое Вацлав Ян в конце концов назвал «наблюдаемым одиночеством», усилилось после встречи с Мохом, а вернее, после того вечера, который он потом провел в одиночестве, мучимый болезненными видениями, кошмаром в полусне, но настолько реальным, что его трудно было забыть.
Известно, что Красный Мох имеет склонность к истерии, но в тот раз превзошел самого себя. Он произнес речь, в которой сообщил Вацлаву Яну то, что полковник прекрасно знал или должен был знать, только никак не хотел принимать к сведению. Мох здорово испугался, когда собрал и привел в порядок различные данные и вдруг понял, что война действительно возможна, о чем он сам частенько говорил, но по-настоящему до сих пор не верил. На одном дыхании, в одном бесконечном предложении генерал выложил все: и то, что он думает о плане «Z», и чего стоят официально утвержденные принципы обороны на фронте длиной в 1600 километров, и о тех, пока что предварительных, задачах, поставленных перед дивизиями, растянутыми узкой ниточкой на 50 километров (а устав предусматривает от 6
42
Бортновский, Владислав (1891—1966) — генерал, в сентябре 1939 года командующий армией «Поморье».
Кого Мох обвинял, когда говорил о центральном промышленном округе, который в последнюю минуту… О перевооружении армии, которое все время откладывается… Нужно было! Это «нужно было» — он им бросался не задумываясь — касалось также и его, Вацлава Яна.
Если говорить честно, то полковник не слушал Моха, ведь он все это знал и молчал, не пытаясь оправдываться, никаких: «Разве тогда можно было?» или: «В то время от меня ничего не зависело…»
Его мысли шли как бы параллельно истерическим воплям Красного Моха. Сначала он было подумал о сенсационном открытии Юрысем романа генерала с некой Эвой Кортек-Сенковской и на минуту поддался искушению, но тут же его отбросил, закрыл глаза и увидел кавалерию, лавину кавалерии на Мокотовском поле, сабли, флюгера, лица, как две капли воды похожие друг на друга, и это сходство, на самом деле кажущееся, привело его в ужас. Он увидел отсутствующий взгляд Зюка, принимающего свой последний парад, тут в конце концов ему удалось справиться со своим воображением (Вацлав всегда гордился, как он говорил, умением «управлять» воображением), снова перенесся в реальный мир, рассеянно попрощался с Мохом, так ничего ему и не сказав, и начал обдумывать один из возможных вариантов развития событий, которые можно предусмотреть.
Он ударит без объявления войны, думал Вацлав, ударит в тот момент, когда убедится, что Рыдз и Бек не уступят, а Чемберлен и Бонне еще будут умолять передвинуть срок, еще будут скрестись в дверь, еще предлагать… Значит, времени у него хватит, прежде чем те на что-нибудь решатся, он их знает, презирает, поэтому рискнет, двинет все свои силы, только бы скорее, только бы сразу добиться успеха… Когда это может случиться? Он должен спешить, это ясно, даже глупость великих демократий имеет предел. С Чехословакией все кончено, вступление в Прагу — простая формальность, даже необязательно туда вступать, так когда же? В июне? В июне, если он рассчитывает на длительную кампанию, но ему нужен блицкриг, лишь бы только осталось побольше времени до зимы и весенней распутицы… Значит, август. Август, прекрасный, сухой, уже после того, как собран урожай… Успеем ли мы провести мобилизацию? Не успеем. Бек до последней минуты будет считать угрозу блефом, значит, не позволит «провоцировать»; даже концентрацию немецких войск на границе, если, конечно, у Напералы будут точные данные и если он об этом Беку сообщит, министр сочтет формой давления. Но Рыдз успеет провести частичную мобилизацию, значит, ему удастся хотя бы развернуть войска согласно этому дурацкому плану «Z», о котором…
Удар танковых дивизий… Нет, сначала они увидят самолеты. Познань, Варшава, Гдыня. Ночь, возможно, раннее утро, люди бегут в укрытия, укрытий не хватает, значит — в подвалы, по улицам ползут тучи черного дыма… Газ. Фугасная или зажигательная бомба может не попасть, газ проникнет всюду. Потом удар по железнодорожным путям. Испания доказала, что это может принести успех. У нас как раз начинается мобилизация, а они используют свое превосходство в воздухе. Я никогда не верил в эффективность авиации, помню исследования, эксперименты, но это было в двадцать восьмом. Не очень обнадеживающие результаты… Но этот чертов количественный перевес! У нас не хватило сил. А если мы могли сделать больше? Итак, немецкие самолеты над Польшей и наш ответ: если они атакуют Варшаву, мы полетим на Берлин. Сколько у нас будет самолетов? Какой средний процент сбитых машин? Ну, скажем, два, три налета на Берлин, а они постоянно беспокоят Варшаву, Познань, Гдыню, но ведь нам нужно еще иметь авиацию на фронте. Какова эффективность самолетов в борьбе с танками? Мало знаю, слишком мало. Но все же того, что знаю, хватит. Перевес в семнадцать раз! Откуда эти данные, черт возьми? Правильные ли они? Но война не решается в воздухе. Вдоль границы стоят дивизии, растянутые на пятидесятикилометровых участках. Укрепления только в Силезии. Значит, сразу, с первого дня, вся инициатива на стороне немцев. Атакуют, когда хотят и где хотят. Так где же? План фон Сеекта предусматривал главный удар из района Пила-Валч на юго-восток: отрезать «коридор» и угрожать Лодзи и Варшаве. Это одно направление. Второе: через Нарев и Буг прямо на юг, и, видимо, вспомогательный фланговый удар в сторону Ченстоховы и Пётркова, из района Гливиц на Краков, ну и, скажем, из района Бытова. По сути дела, на всем фронте. Может, тогда есть шанс? Какой шанс?
Посмотри на карту! Зачем? Если Рыдз растянет армию вдоль всего фронта, то он останется почти без резервов. Только ждать. На что этот гриб рассчитывает? Не верит в войну? Он просто не верит в эту войну. «Себя перепахать», — сказал Комендант, когда Красная Армия стояла под Варшавой. Перепахал.
Они лежат в неглубоких окопах — успеют ли вооружить пехоту противотанковым оружием и что стоит это наше оружие, если их не научили им пользоваться? — раннее утро августовского дня, когда неожиданно на них обрушится лавина артиллерийского огня и поползут танки, я никогда не видел танков, идущих в атаку, только в кино, видел бронепоезда, но неотвратимо приближающиеся стальные колоссы — это, должно быть, страшно… У Рыдза нет воображения, как же я мог позволить!.. В каком-то месте фронт лопается: все равно где, чудес не бывает, война будет простым математическим исчислением. Попытаются залатать брешь. Как долго будут ее латать? У нас прекрасная пехота и лучшая в Европе конница, мы должны контратаковать. Восточная Пруссия. Направление — Минск. Я с ума сошел! С чего это мне в голову пришел Минск?
Никто не будет щадить крови, но кровь — только один пункт в исчислении. Следует высоко ценить этот пункт; но все в окопе погибнут, и оборона будет прорвана. Через сколько дней? Три недели? Нет — скорее. Десять, пятнадцать дней. Танковые дивизии двинутся вперед. Начнут штурмовать города: Краков, Лодзь, Познань… Добровольцы выйдут на баррикады, нужно будет им дать оружие. Нужно будет. Битва на подступах к Кракову, снова оборона Ясногурского монастыря [43] .
А союзники? Могу без труда предугадать: если Франция объявит войну, Гамелен будет сидеть на линии Мажино и смотреть на линию Зигфрида. Сам бы я на его месте… Пусть немцы идут на восток, а их оставят в покое… «Польша вступит в войну последней». Что бы это могло значить? Не знаю, а может быть, просто не помню.
43
Монастырь в Ченстохове. Во время польско-шведской войны в 1655 году шведские войска не смогли захватить осажденный монастырь.
Стало быть, мы остаемся одни и после прорыва фронта отходим на последнюю линию обороны. Кто совершит этот маневр? Есть ли у нас военачальники, способные руководить крупными военными соединениями? Рыдз? Я не сомневаюсь в его смелости; он окажется рядом со сражающимися солдатами, быть может, будет лично командовать корпусом или армией, возможно, погибнет. Его хватит на то, чтобы погибнуть или выстрелить себе в висок. Это не Хлопицкий, который вышел из игры. Но этот дилетант Рыдз будет против себя иметь прекрасных специалистов. Тогда кто? Стахевич? Он получил в наследство штаб от Гонсёровского… Может быть, Зюк ошибся? Я подумал: ошибся. Гонсёровский ничего не делал, а Стахевич… Во время войны мало работать ночами, нужно оперативное искусство, а кто из них способен на это? Инспектора армий? Кто из них когда-нибудь командовал армией? Пожалуй, только Соснковский в двадцатом году, да и то без особого успеха. Какая у них тактическая подготовка? Только сейчас я подумал об их подготовке. Бортновский? Хороший тактик, у него были неплохие идеи, но он так нигде и не показал себя. Кутшеба? Теоретик. Бербецкий, Конажевский, Скерский? Лучше уж Мох. А если Ромер? Ведь Сикорского Рыдз не возьмет, да я его и сам не взял бы.
Итак, нитка разорвана… При позиционной войне «Общее боевое наставление» определяет ширину участка дивизии от 7 до 8 километров. Пожалуй, я не ошибаюсь, впрочем, можно в него заглянуть. Раньше было десять. Остается мобильная оборона. Что это значит? Как это будет выглядеть? Большая часть дивизии в резерве… Сколько? Предположим, пять, шесть батальонов. Но если одна наша дивизия будет иметь против себя три немецкие танковые, какого успеха можно добиться, используя такой резерв? Значит, нитка рвется быстро, быстрее, чем я думал. Армия рассечена на части, сопротивление оказывают только отдельные подразделения, начинается отход за Нарев, Вислу, Дунаец. Мы сражаемся еще в Кракове, Познани, Гдыне, все труднее наладить связь, начинается паника, паника вместе с толпами беженцев, я это видел в двадцатом году, знаю, как она выглядит. Сознание поражения и уверенность в том, что оно неизбежно. У главнокомандующего нет силы воли Коменданта, он теряет контроль над происходящим, от него ускользают армии и корпуса, он получает донесения с большим опозданием и издает не имеющие уже смысла приказы…
Теперь он между сном и явью. Нет, еще нет. Нет. Ни Мостицкий, ни Славой ничего не смогут сделать, у одного только величественный вид, а другому не хватает даже чувства собственного достоинства. Следовательно, только Бек и Щенсный смогут реально смотреть на вещи, они поймут раньше всех — видимо, уже в первый день, но будут еще рассчитывать на Францию, — что война проиграна, а потом, когда фронт будет прорван и придется сообщать о том, что Познань, Гдыня, Краков… Они решат спасти то, что останется, не считаясь с параграфами союзнического договора, начнут вымаливать мир, мир на любых условиях. Лучше продержаться и сохранить хотя бы видимость независимости, чем исчезнуть с лица земли, так они скажут. Безумцы! Глупцы! Гданьск, «коридор», Познанское воеводство, Силезия — Гитлер на меньшее не согласится. Если они уступят, Гитлер, возможно, оставит их у власти, но это только начало…
Вацлав Ян не знал, сколько времени прошло; он погасил свет и полулежал в кресле в полной темноте, потому что окна были плотно завешены толстыми шторами. На границе сна и яви он увидел Маршалковскую улицу, совершенно изменившуюся, лишенную внешнего лоска, без ярких витрин, без огней, окна заклеены темными полосками бумаги, казалось, что дома опустели, вымерли, что фасады зданий стоят словно театральные декорации. На углу улицы Вильчей Вацлав заметил пустой трамвайный вагон, но когда картина переместилась в сторону площади Збавителя, там он увидел целую вереницу брошенных трамваев; неожиданно завыла сирена, и через мгновение вой раздавался уже со всех сторон, он помнил такой рев сирен во время похорон Матеуша в 1905 году в Лодзи, но сейчас все было гораздо страшнее, безумный голос в пустыне, простирающейся от площади Унии, ибо он сейчас видел и площадь Унии, до Иерузолимских аллей и дальше, до Саского сада, Крулевской улицы, на которой почему-то не было домов, до Краковского Предместья, но его Вацлав уже не видел.