Ничья

Мартова Ирина

Со временем Лиза осознала, что многие люди не понимают, что такое монастырь. И ошибаются, считая, что за стенами обители царят только безмолвный мир и полный покой. Монашество – это тяжелый труд, постоянное преодоление себя. Елизавета на себе испытала все, о чем миллионы людей знают лишь понаслышке. Поняла, что любой человек, оказавшись в обители, проходит важные этапы жизни, и именно в эти годы решает окончательно – оставаться в монастыре или нет.

И мужской, и женский монастыри живут согласно общим древним законам.

Лиза оказалась в

женском Александровском монастыре. И счастье ее заключалось в том, что мать Серафима, настоятельница, отличалась невероятной одаренностью, чуткостью и слыла очень образованным человеком. Она строго следила за всем, что происходило в обители. Здесь в тот момент находилось много послушниц, которые готовились принять постриг. Послушницы носили черный подрясник, как символ предстоящего монашества.

Ничего насильно в обители не делалось. Любовь, забота и вера царствовали здесь.

Лиза провела в монастыре почти десять лет. Десять трудных, долгих, интересных и поучительных лет. Всякое бывало. И слезы, и радость, и болезни, и победы, но ни разу Елизавета не пожалела, что когда-то судьба свела ее с отцом Леонидом.

У Бога ведь действительно на каждого из нас свои планы. Лиза была предназначена для мирской жизни: энергия бурлила в ней, любовь к жизни побеждала смирение, страсти бушевали. И потому через десять лет она, обняв на прощание женщин и девушек, ставших ее семьей, вышла за стены обители.

Глава 10

Ночь, прислушиваясь к негромкой беседе подруг, осторожно затихла у дверей небольшого домика с резными ставеньками.

Уже на востоке заалела полоска горизонта, запели неугомонные петухи, оповещая мир о наступлении нового майского дня.

Небо стало светлеть, воздух насыщался прозрачностью, легкий утренний ветерок побежал по верхушкам деревьев, поспешно разгоняя молочные туманы, висящие над тихой полноводной рекой.

– Господи, Лиза, – Оля закрыла лицо ладонями. – Разве в одну жизнь может вместиться столько горя?

– Да почему же горя? – Лиза невесело вздохнула. – Было много и радости, и откровений, и удач. Все вперемешку. А иначе ведь не бывает. Я не знаю ни одного человека, у которого жизнь, как мед. Уж ложка дегтя всегда может обнаружиться.

– Слушай, про монастырь я давно знала. Это для меня не новость. Ты мне еще лет пятнадцать назад рассказывала, что так вышивать, шить и вязать тебя в монастыре научили. Я все знала, но только не могла связать все воедино. Недостающих звеньев было слишком много. А теперь все встало на свои места.

– Да, – кивнула Лиза, – сестра Пелагея научила меня всяким премудростям. Вот уж мастерица была, такие, наверное, раз в сто лет рождаются. Такая волшебница, такая кудесница! Сколько у нее сил и терпения на нас ушло, откуда она только их брала? Мы ж такие бестолковые, неумелые, неусидчивые, ленивые. А она все лаской да любовью, мягкостью да нежностью нас завлекала, заманивала. А уж сколько ниток я перепортила, сколько пальцев исколола и себе, и ей. Зато как она радовалась,

когда у меня первый ровный стежок получился. А уж когда вышивка удалась, сестра Пелагея чуть не пляс пустилась от радости! Понимаешь? Не каждому дано умение радоваться за других, это дар божий. В обители сестры всегда радовались за нас, ведь мы были самыми младшими, любимыми.

– Постой, – Ольга нахмурилась. – Что-то я совсем запуталась. А как же мать твоя? Неужели ни разу не приехала на тебя посмотреть? А родительских прав ее лишили? Тебя же официально забрали?

– Официально, конечно, – помрачнела Елизавета. – Это еще одна печальная страница моей жизни. Светает. Может, потом продолжим?

– Нет, – Ольга подложила ладошку под щеку. – Сейчас светает рано, время у нас еще есть. Давай уж за одну ночь всю твою книгу жизни прочитаем.

– Ты и так знаешь обо мне больше, чем кто-либо в Александровке. За двадцать-то лет я уж немало тебе рассказала.

– Знания мои какие-то разрозненные. Ты ж как кремень: здесь одно слово бросишь, там еще одно обронишь. Вот у меня точно секретов нет, так что давай и с твоими покончим. Отсыпаться потом будем.

Елизавета опустила голову, а когда подняла, Ольга увидела, что в глазах ее синих блеснули слезы.

– Лиза? Ты чего?

– Страшно вспоминать. Будто вчера все случилось. Время-то хоть и проходит, но не лечит. А про мать мою мне нечего сказать. Совсем нечего.

– Как это?

В ту ночь, когда Лиза убежала, спасаясь от озверевшего материного сожителя, он долго метался в ее поисках. Его покалеченная рука свисала плетью, девочка нечаянно перерезала какое-то сухожилие. Не найдя Лизу, он кинулся бежать в «скорую», а мать, избитая до крови, встала и, поддерживая живот, поспешно побросала в чемодан дочкины вещички. Уверенная, что Лиза прячется у соседки, она буквально доползла до ее квартиры.

– Теть Галь, Лизка у тебя?

Сердобольная соседка, уже привыкшая к бесконечным пьянкам и гулянкам пропащей Зины, ничуть не удивилась ее виду, больше встревожилась, услышав о девочке.

– Нет. Она и не приходила сегодня. А что такое?

– Да эта дрянь маленькая с ножом на Серегу бросилась. Порезала ему руку!

– Да ты что? – ахнула женщина. – И что?

Зинаида, держась за живот, тряхнула спутанными грязными волосами.

– Ничего. Убежала куда-то. Да что с ней будет? Придет. Спрячь ее дня на два, пока Серега успокоится, а то прибьет ее, дуреху.

– Зина, – горестно выдохнула соседка, – что ж ты с собой делаешь? Тебе ж рожать скоро.

– Да ладно, теть Галь, не сдохну. Бил, сволочь, сегодня сильно. По почкам. Ребенок-то, небось, уже и не дышит там.

– Ой, Зина, Зина, – тетя Галя схватилась за сердце. – Давай, может, «скорую» тебе вызову? И Лизоньку искать надо, как бы чего не случилось.

– Перестань, – Зинаида схватилась за спину, – жрать захочет, вернется.

Зинаида едва шевелила синюшными губами, запекшаяся кровь из носа размазалась по щеке, руки дрожали.