Нидерландская революция
Шрифт:
На этот раз войска Альбы находились перед довольно значительным пунктом, и надо было приступить к правильной осаде среди зимы, с армией, утомленной и значительно сократившейся, так как в тылу пришлось оставить отряды для охраны коммуникационных линий. Таким образом только что преподанные «уроки» оказались ни к чему. Они только пожалуй сделали сопротивление врага еще более упорным. Для блокады Гарлема, омываемого водами глубокого залива, нужен был бы флот. Но «не нашлось ни одного человека, который захотел бы нести морскую службу: все матросы были заодно с восставшими» [323] . Неблагоприятная погода еще более осложняла трудности военных операций. Болезни косили солдатскую массу. Еженедельно умирало от 30 до 40 валлонов, потери же испанцев были еще более значительны. Несмотря на все свое мужество, осаждавшие не подвигались ни на шаг вперед. Защитники города вели себя, «как настоящие солдаты», и их инженеры творили «неслыханные вещи… Никогда не видели столь отлично защищенного пункта» [324] . Герцог должен был признаться королю, что «это самая кровавая война, какой давно уже не было» [325] , и умолял его прислать ему подкрепления. Очевидно он совершенно растерялся и больше не помышлял уже о Дюрене. «Если бы, — писал он, — это была война против какого-нибудь другого государя, то она давно была бы уже окончена, но рост числа этих изменников — это настоящее чудо». «Особенно, — продолжает он, — сбивает меня с толку, когда я вижу, с каким трудом вы, ваше величество, достаете новые подкрепления и с какой легкостью люди отдают свою жизнь и свое имущество в распоряжение этих мятежников» [326] . Но герцог упорно стоял на своем, и его войска, разгоряченные надеждой на грабеж, дошли до такого ожесточения, что если бы отдан был приказ о снятии осады, они неминуемо взбунтовались бы. Они успешно отбивали все попытки наступления принца Оранского на их позиции. В конце концов голод восторжествовал над героизмом гарнизона, и 12
323
Ibid., p. 306.
324
Gachard, Correspondance de Philippe II, t. II, p. 807.
325
Ibid., p. 305.
326
Ibid., p. 854, 357.
На этот раз Альба захотел показать народу пример королевского милосердия. Поэтому он расстрелял всех французских, валлонских и английских солдат в количестве 2 300, находившихся в городе, но в отношении городского населения ограничился 5 или 6 казнями и контрибуцией в 100 тыс. экю, которые были розданы войскам. После этого акта великодушия он распространил по Голландии прокламацию, обещавшую амнистию всем городам, которые вернутся к повиновению. «При наличии таких сил, — писал он серьезно Филиппу II, — вы можете теперь, ваше величество, проявить милосердие, и за это вам будут благодарны, между тем как, если бы вы сделали это в другое время, это только воодушевило бы восставших, сделав их более требовательными» [327] . Но на манифест герцога никто не откликнулся. Несмотря на смятение, охватившее многих восставших; решимость их вождей и в особенности непреклонная твердость принца Оранского предотвратили переход их на сторону врага. Кроме того нависшая над ними опасность вскоре исчезла. 29 июля разразился первый из тех бунтов, которые впоследствии так часто парализовали усилия приверженцев короля.
327
Ibid., p. 393.
С самого же начала похода Альба, будучи стеснен в денежных средствах, предоставлял своим солдатам возможность вознаграждать себя за невыплаченное жалованье грабежом и мародерством. Вследствие этого дисциплина в его армии резко пошатнулась. После взятия Гарлема старые испанские отряды избрали «электо» (electo) и отказались двигаться дальше, пока им не заплатят жалованья. Когда 12 августа восстановился порядок, вести наступление на Энкгейзен, как это намечалось по предварительному плану, было уже поздно, и пришлось ограничиться осадой Алькмара. В случае сопротивления решено было не оставить в живых ни одной души. Действительно, герцог в этом отношении вернулся к своей обычной тактике. «Так как урок Гарлема не принес никакой пользы, — заявил он, — то, быть может, жестокость произведет на другие города более сильное впечатление» [328] . Тем не менее Алькмар оборонялся и даже так успешно, что дон Фадрик не смог завладеть им до зимних наводнений и 8 октября должен был решиться снять осаду. А через 4 дня флот повстанцев нанес решительное поражение в Зюйдерзее флоту графа де Вуссю, причем сам граф попал в плен. В довершение всех несчастий и в Зеландии дела обстояли не лучше. Все более туго затягивалась петля вокруг королевских войск, защищавших Миддельбург. 1 августа они потеряли городскую гавань Раммекенс, а 16-го один французский военачальник завладел от имени принца Оранского Гертрейденбергом.
328
Gachard, Correspondance de Philippe II, t. II, p. 102.
Покуда Альба оставался победителем, король все время одобрял поведение своего наместника, но когда на герцога, после стольких его уверений в успехах, обрушились тяжкие неудачи, доверие короля было в конце концов поколеблено. Он знал, что Медина Челн открыто осуждал действия своего сотоварища [329] . Нидерландские епископы обращались к нему с почтительными жалобами на произвол правителя. Но особенно пугали его колоссальные расходы, которых требовала война [330] . Известия о поражениях его войск приводили его в сильнейшее раздражение и заставили его сбросить маску бесстрастна. К величайшему изумлению окружающих он швырнул в огонь письма, извещавшие о потерях, понесенных при осаде Гарлема [331] . И вот, никому ничего не говоря, он решил 30 января 1573 г. послать во Фландрию правителя миланского герцогства дон Луи Рекесенса. По своему обыкновению он долго колебался, прежде чем решиться действовать. Несомненно он еще надеялся на какой-нибудь военный успех, который мог бы изменить, его планы. Только 15 октября он известил о своем решении герцога Альбу. «Я отлично вижу, — писал он, — что дела зашли в совершенный тупик и надо подумать о том, чтобы исправить их какими угодно средствами, в особенности, когда мы так стеснены в деньгах, что не можем сдвинуться с места. Но все же я никогда не соглашусь на какие-либо меры, несовместимые с нашей святой католической верой и моим королевским авторитетом, даже если бы я должен был потерять из-за этого Нидерланды» [332] . Рекесенс прибыл в Брюссель 1–7 ноября 1573 г. 29 ноября, в тот самый день, когда герцог Альба 7 лет назад получил приказ отправиться на север, он передал теперь свои полномочия Рекесенсу. 18 декабря он уехал в Испанию…
329
Медина был снят со своего поста правителя 28 июля 1578 г.; 6 октября он покинул Нидерланды.
330
С февраля 1567 г. по февраль 1572 г. из Испании было прислано 8 млн. флоринов. Piot, Correspondance de GranvelJe, t. IV, p. 595; Bussemaker, De afscheiding der waalsche gewesten, Bd. I, Harlem 1895, S. 30. Чтобы составить себе представление о военных расходах, см. «R'egistre de Fr. Lixaldius, tr'esorier g'en'eral de l'arm'ee espagnole de 1567, `a 1576», 'ed. F. Rachfahl, Bruxelles 1902.
331
Gachard, La Biblioth`eque Nationale, t. II, p. 422.
332
Gachard, Correspondance de Philippe II, t. II, p. 415.
Миссия Альбы закончилась очень плачевно, и после его отъезда все возлагали на него ответственность за катастрофу, происшедшую во время его правления. Как выразился впоследствии намюрский епископ, «герцог Альба за 7–8 лет причинил религии больше вреда, чем Лютер и Кальвин со всеми их пособниками» [333] . Не подлежит никакому сомнению, что ненависть, как бы нарочно посеянная герцогом в людских душах, вскоре отразилась на короле и на церкви. Он непоправимо повредил делу, которое защищал; благодаря ему королевская власть в нидерландских провинциях стала казаться синонимом самой невыносимой тирании. Между тем причины его неудачи коренились глубже. Испания не могла, если она хотела сохранить за собой Нидерланды, — а она этого хотела, — предоставить им такую независимость, которая осталась бы за самой Испанией лишь тягостную обязанность защитить их от врагов. Поэтому из Нидерландов надо было сделать составную часть испанской монархии и заставить их с cвоей стороны принять участие в защите ее неприкосновенности. Их старые вольности должны были исчезнуть, а денежные средства должны были питать королевскую казну. Филипп II отлично понимал это. Главной целью миссии герцога Альбы была не расправа с мятежниками, а введение новых налогов. Но именно это-то и вызвало революцию. Покуда шли казни, нарушения привилегий и угнетение народа, до тех пор никто не пошевелился. Но народ тотчас же поднялся, как только стали подрывать самые источники его существования и как только он увидел, что отдан на произвол иностранцам. Судороги этой торгово-промышленной страны ниспровергли режим, который ей хотели навязать. Восстание было вызвано не религиозным вопросом, как это думали впоследствии, а вопросом о 10 и 5% налогах [334] . Династическая политика габсбургского дома, объединившая 77 лет назад Нидерланды и Испанию под одним скипетром, закончилась таким образом полнейшим крахом. С этой точки зрения восстание 1572 г. непосредственно примыкает к тому давнему национально-освободительному движению, в котором со времен Максимилиана сменяли друг друга Филипп Клевский, Бюслейден, Шьевр, противники Гранвеллы из среды знати и представители дворянства, подписавшие «компромисс». Бургундское государство в последний раз поднялось против Испанского государства. Но хотя причины восстания были чисто политические, тем не менее оно заимствовало свое оружие у религии. Кальвинизм тотчас же воспользовался этой возможностью, чтобы опять появиться на сцене и взять на себя руководство движением. Национальное сопротивление в Голландии и Зеландии приняло поэтому характер религиозного сопротивления. Песня о 10% налоге, призывавшая народ к оружию, — явилась в действительности песнью во славу протестантизма.
333
Gachard, Actes des 'Etats G'en'eraux, t. I, p. 256.
334
Лишь начиная с 1578 г. герцог Альба стал приписывать причины восстания религиозному вопросу, и его побуждения нетрудно понять. Но Рекесенс и Медина Чели считали причиной восстания 10% налог (Gachard, Correspondance de Philippe II, t. t. II, p. 447, 448; t. III, p. 14). Того же мнения были Гранвелла и его корреспондент Морильон.
Решив отозвать герцога Альбу и заменить его Рекесенсом, Филипп II нисколько не думал
335
Gachard, Correspondance de Philippe II, t. II, p. 324.
336
Ibid., p. 897.
Оловом, он изменил свою политику в Нидерландах исключительно в интересах своей испанской политики. Если бы его действительно интересовала судьба нидерландских провинций, он без колебаний уступил бы желаниям своих католических подданных и явился бы сам для восстановления мира. Барон Рассенгин уверял его, что стоило ему только показаться, «чтобы подобно ясному солнышку рассеять туманы, окутавшие нас со всех сторон» [337] . 20 мая 1573 г. богословский факультет Лувенского университета имел мужество обратиться с торжественным призывом к его чувствам как человека и как католика: «Священное писание, — писал он королю, — учит нас, что бог в своем негодовании против несправедливостей, насилий и обманов передает господство из рук одного народа в руки другого. Он не допускает даже здесь, на земле, чтобы безнаказанно угнетали его добрых и верных слуг, чтобы мучили невинных, притесняли бедняков, присваивали себе состояния благотворительных учреждений и грабили тех, кто всецело отдался служению ему, и не дает никому повода для жалоб». Исцелением от всех этих зол, говорилось далее, «был бы личный приезд вашего величества в Бельгию, если только ваша любовь к этой несчастной стране может вам внушить такое решение, либо, если это совершенно невозможно, то назначение правителя, который пользовался бы доверием всего населения» [338] . И нет никаких сомнений в том, что приезд Филиппа в Нидерланды во всяком случае чрезвычайно осложнил бы — если бы не сделал совершенно невозможным — положение восставших. Разве они не заявляли наперебой, что почитают короля и не выносят лишь тирании его наместника? Но ведь для того чтобы Филипп решился перед лицом всей Европы вести переговоры со своими поднявшимися с оружием в руках подданными, надо было, чтобы он действительно питал к ним ту любовь, которую лувенские теологи тщетно пытались пробудить в его сердце, чтобы он еще считал себя их «прирожденным государем» и чтобы король Испании не подавил в нем бесследно наследника бургундских герцогов. Правда, он носился одно время с планом передать Нидерланды кому-нибудь из членов своего дома. В 1572 г. он поручил разузнать, как отнесется германский император к отправке в Брюссель какого-нибудь эрцгерцога. Но это был лишь мимолетный план. Сын императора не был бы достаточно податливым орудием в его руках. В результате управление нидерландскими провинциями было опять отдано в руки испанского чиновника. Король не решился вернуться к традиции Карла V. Он отказался от нее, назначив герцога Альбу, и продолжал эту линию назначением Рекесенса.
337
«Bulletin de la commission royale d'Histoire», 3-`eme s'erie, t. IV, 1863, p. 478.
338
Molanus, Historia Lovanensium, t. I, Bruxelles 1861, p. XVII.
Последний принадлежал к старинному роду, который дал на протяжении ряда лет испанской короне многих верных слуг и который всецело обязан был ей своим положением. Его отец дон Хуан Сунига-и-Веласко пользовался вниманием Карла V. Он был сначала великим командором Кастилии и членом мадридского государственного совета, а затем в 1535 г. был назначен воспитателем принца Филиппа II в течение ряда лет был его «часами и будильником» [339] . Сделавшись королем, Филипп не забыл сына своего старого наставника. Он сохранил за ним, после смерти последнего, пост великого командора Кастилии, в 1562 г. назначил его послом в Рим, а затем правителем Миланского герцогства. Эти обязанности не помешали Рекесенсу принять участие в 1568 г. в войне с маврами и сопровождать в 1571 г. дон Хуана Австрийского в Лепанто. Впрочем, он был по существу скорее дипломатом чем полководцем. Он всегда отличался слабым здоровьем, а с течением времени стал еще болезненнее. Хотя в момент получения королевского приказа, обязывавшего его отправиться в Нидерланды, ему было всего лишь 46 лет, и он знал, что ему недолго осталось жить, и поэтому тщетно пытался избавиться от бремени, которое он вполне правильно считал для себя непосильным. Трудно решить, что побудило Филиппа доверить ему самый трудный пост во всей монархии. Ревниво оберегая свою власть, он несомненно ценил прежде всего в Рекесенсе «законопослушного человека, который не даст ни на йоту умалить авторитет короля» [340] .
339
A. Morel Fatio, La vie de don Louis de Regu'esens, «Bulletin Hispanique 1904–1905», p. 4; cp. Francisco Barado Font, D. Luis de Requ'esens y la politica espanola en Jos Paises Bajos, Madrid 1906.
340
De Ram, Synodieon Belgicum, t. I, p. 171.
Действительно, как ни отличался новый правитель от своего предшественника, но он во всяком случае походил на него своей преданностью короне и своим чисто кастильским складом. Как и Альба, он окружал себя только испанцами; как и тот, он презирал бельгийцев; так же как и Альба, он не понимал их нравов и взглядов и не говорил на их языках — по-фламандски из-за незнания, по-французски намеренно. Он мог бы при большой гибкости и ловкости легко договориться с духовенством благодаря своему пылкому благочестию. Каждую неделю он исповедовался и каждые две недели причащался. В особенности он был — ив этом сказывался в нем представитель следующего поколения после герцога Альбы — большим покровителем иезуитов, «с которыми он большую часть времени проводил взаперти» [341] . Но явное его недоверие к нидерландцам сразу сделало его подозрительным. Уже в марте 1574 г. «сложилось мнение, что, он будет хуже герцога Альбы» [342] , а в августе его возненавидели еще больше, чем Альбу. Ему без стеснения показывали, какую антипатию он внушает, и общее осуждение, которое он чувствовал, еще более усиливало его природную нервность. Он вскоре сделался совершенно неприступным. На него нападали ужасные приступы гнева, во время которых «он бросал в огонь свою шапку и в бешенстве запрещал ее вытаскивать» [343] . Все были убеждены — совершенно неосновательно, — что он собирался следовать примеру своего предшественника. В действительности же он хотел умиротворить страну и покончить с террором. Но он не решался проявить инициативу без согласия короля, а король, по своему обыкновению, колебался, медлил и не мог прийти к какому-нибудь определенному решению.
341
Piot, Correspondance de Granvelle, t. V, p. 220.
342
Ibid., p. 56; cp. p. 176.
343
Ibid., p. 896.
Сначала он предполагал объявить через Рекесенса всеобщую амнистию, но потом, по совету герцога Альбы, изменил свое намерение. В результате новый правитель явился только с проектом амнистии. Но кроме того еще до опубликования его он должен был согласовать его с герцогом, который посоветовал ему «отказаться от всякой мягкости, милосердия и всяких переговоров…» и «прибегнуть к единственному верному средству — оружию» [344] . Хотя великий командор совершенно иначе расценивал положение, но он был не такой человек, чтобы принять решение без одобрения короля. Он умолял его по возможности скорее сообщить ему свою волю. Что касается его лично, — он не скрывал этого, — то он стоял за самую широкую, какую только можно, амнистию. Мало того, он робко намекал на то, что следовало бы ликвидировать совет по делам о беспорядках, отменить 10% налог и дать возможность еретикам либо примириться с церковью, либо покинуть страну, продав свое имущество. Он готов бы даже созвать генеральные штаты и использовать их для переговоров с повстанцами. Наконец, он жаловался, что связан секретными предписаниями, запрещавшими ему «каким бы то ни было образом прощать преступления против религии и обвинения в мятеже» [345] . С течением времени его письма становились все более и более настойчивыми. Но из Мадрида не было никакого ответа. В феврале! Филипп все еще не решил вопроса об амнистии.
344
Gachard, Correspondance de Philippe II, t. II, p. 447.
345
Ibid., p. 450.