Никита Хрущев. Пенсионер союзного значения

Хрущев Сергей

Началось томительное ожидание. Прошла неделя. Тишина. Я не выдержал, позвонил в хозяйственное управление.

– Алексей Николаевич еще ничего не смотрел. Как только доложим, мы вас известим, - ответили мне.

Опять ожидание. Прошла еще неделя.

Мне запомнился тот теплый солнечный апрельский день. Телефонный звонок застал меня на работе. Это был начальник отдела из хозяйственного управления, который занимался моим делом.

– Алексей Николаевич рассмотрел проекты. Мы бы просили вас подъехать.

– А что

он сказал?
– не удержался я.

– По телефону я сказать ничего не могу. Приезжайте.

Попасть на улицу Разина в тот день было сложно. Кого-то в очередной раз встречали, и в ожидании торжественного кортежа Ленинский проспект уже начали перекрывать. Пришлось пробираться закоулками. Наконец я доехал и буквально вбежал в знакомый кабинет.

– Поздравляю вас!
– встретил меня его хозяин.
– Пойдемте к товарищу Леонтьеву. Он ждет.

Леонтьев рассказал подробности доклада у Косыгина:

– Алексей Николаевич рассмотрел проект и дал команду о сооружении памятника. Он считает: если семья одобрила его, то незачем Управлению делами или еще кому-то вмешиваться. Мы уже позвонили товарищу Посохину. Созвонитесь с ним, он даст все нужные распоряжения. Будут заминки или понадобится помощь не стесняйтесь, звоните. Поможем.

– Нужно написать письмо в Министерство культуры РСФСР о выделении бронзы, - вспомнил я.

– Сделаем немедленно. Скажите только, какая должна быть форма письма.

– Еще надо дать указание заводу, - лихорадочно перебирал я в уме наши проблемы.

– Дадим сегодня же.

Было видно, что Леонтьев рад такому исходу дела. Источник наших неприятностей находился в другом месте.

Вернувшись на работу, я первым делом набрал телефон Посохина. Секретарша, все последние месяцы не знавшая, как от меня отделаться, на сей раз обрадовалась мне, как родному:

– Как чудесно, Сергей Никитич, что вы позвонили! Михаил Васильевич вас разыскивает, каждые пять минут спрашивает. Мы никак не можем до вас дозвониться! Сейчас я вас соединю. На всякий случай позвольте записать номер вашего телефона.

Посохин был сама доброжелательность:

– Здравствуйте, Сергей Никитич! Я все уже знаю. Поздравляю вас! Мне звонили из Совета Министров. Мы немедленно утвердим ваш проект!

– Когда собирется совет?

– Что вы! Никакого совета не нужно. Сегодня же поставим печать. Когда вы можете приехать?

– Сейчас. Синьки со мной.

– А нельзя ли поставить печать на тот рисунок, который был у Алексея Николаевича?
– замялся Посохин.

Меня стал разбирать смех.

– Нельзя, - строго ответил я, - нужно иметь несколько экземпляров: вам, Художественному фонду, заводу, мне. Никак нельзя. Тем более что на рисунке не проставлены размеры, а на синьках они есть. Опять возникнут недоразумения, какая должна быть высота - два тридцать или два десять.

Посохин минуту помолчал.

– Ну приезжайте, я жду...

В

приемной у Посохина было многолюдно. Присутствующие кинулись ко мне с поздравлениями. Многие и раньше были на моей стороне, памятник им нравился. Теперь же им восхищались все поголовно. Я двинулся было к двери кабинета Посохина, но секретарша вежливо, но решительно остановила меня.

– Сергей Никитич, вам нужно пройти к начальнику отдела, - она назвала фамилию, - он все подпишет.

– А разве... не Михаил Васильевич?
– искренне удивился я.
– Мы только что с ним разговаривали.

– Нет, нет. Он уже дал все команды, - оттесняла она меня от двери.

Видно, Посохин, покуда я ехал, передумал и свою подпись решил не ставить. На всякий случай.

И вот у меня в руках синьки с долгожданной печатью ГлавАПУ, штампом "Утверждаю" и подписью. Я позвонил Неизвестному. Радости его не было границ.

– Приезжай немедленно. Расскажи все в деталях, - потребовал он.

Когда я закончил рассказ, на душе было ощущение праздника. Эрнст Иосифович довольно улыбался.

– Теперь главное - не расхолаживаться, - встрепенулся он.
– Нужно торопиться, торопиться и торопиться! Мы должны успеть поставить памятник, пока опять что-нибудь не изменилось.

Жизнь преподала ему немало горьких уроков. Он знал, что говорил.

В тот же день мы поехали ко мне домой, отобрали фотографии отца. Еще через пару дней форматоры сделали заготовку для головы. Когда я пришел в мастерскую поглядеть, как идет работа, то поначалу очень удивился - передо мной стояла голова Ленина. Эрнст Иосифович рассмеялся.

– Для начала работы годится любое изображение - нужны уши, нос, глаза, рот и тому подобное. Дальше вступаю я, буду делать голову Хрущева. Форматоры так набили руку на бюстах Ленина, что его вылепить им проще всего.

Работа спорилась. Голова все больше становилась похожей на отца, но Неизвестного не удовлетворяла.

– Портрет Никиты Сергеевича должен быть очень и очень похожим. На других надгробиях я допускал некоторую стилизацию, здесь же он должен быть чисто реалистическим, я бы сказал, даже натуралистическим, - повторил он уже слышанные мною слова.

Ему долго не удавался разрез глаз, нижняя часть лица. Наконец голова в глине была готова. Последние придирчивые осмотры. Мы оба уже привыкли, сжились с портретом, требовался свежий глаз.

Собрали свою, домашнюю "комиссию". Приехали мама, Рада, Юля. Рядом со скульптурой поставили большое фото отца. Сравниваем снова и снова. Все одобрили.

Работа окончена. Пришла пора передавать ее на завод.

Поехали в Мытищи. Директор любезен, но непреклонен: "Где решение совета Художественного фонда?! Я попытался подсунуть старое решение, но трюк не удался. Вернулись в Москву ни с чем. Пришлось звонить в Художественный фонд. Директор оказался в отъезде, и трубку взял заместитель.