Никита Хрущев. Пенсионер союзного значения
Шрифт:
– Никита Сергеевич, вас просит к телефону товарищ Суслов.
Все повернули к даче. Отец с Микояном вошли в маленький кабинет, где стоял аппарат "ВЧ". Я последовал за ними. Охрана осталась в парке.
Отец снял трубку:
– Слушаю вас, товарищ Суслов.
Наступила длинная пауза. Михаил Андреевич что-то говорил.
– Не понимаю, какие вопросы? Решайте без меня, - произнес отец.
Опять пауза.
– Я же отдыхаю. Что может быть такого срочного? Вернусь через две недели, тогда и обсудим.
Отец начал нервничать.
– Ничего не понимаю! Что значит "все собрались"?
Суслов продолжал настаивать.
– Хорошо, - наконец сдался отец.
– Если это так срочно, завтра я прилечу. Узнаю только, есть ли самолет. До свидания.
Он положил трубку.
– Звонил Суслов, - обратился он к Микояну.
– Якобы собрались все члены Президиума и у них возникли какие-то срочные вопросы по сельскому хозяйству, которые надо обсудить перед Пленумом. Настаивают, чтобы я завтра же прилетел в Москву. Ты слышал, я хотел отложить до возвращения из отпуска, но они не соглашаются. Придется лететь. Ты полетишь?
– Конечно.
– Ну что ж. Надо решить, как быть с завтрашней встречей, и попросить подготовить самолет... Бунаев!
– позвал отец в раскрытую на балкон дверь.
Появился майор Василий Иванович Бунаев, заместитель начальника личной охраны отца. Начальник охраны полковник Литовченко находился в отпуске.
– Мы завтра вылетаем в Москву. Анастас Иванович тоже летит. Свяжитесь с Цыбиным, пусть подготовит самолет. Прием француза перенесем на утро. Побеседуем с ним полчаса. Обед отменим. После беседы перекусим и полетим. Заказывайте вылет приблизительно на двенадцать часов, если летчики успеют. Все.
Бугаев повернулся и исчез за деревьями.
Мы возвратились на аллейку. Прогулка продолжалась. В воздухе повисло тягостное молчание.
Первым разговор начал отец:
– Знаешь, Анастас, нет у них никаких неотложных сельскохозяйственных проблем. Думаю, что этот звонок связан с тем, о чем говорил Сергей.
Отец вздохнул, обернулся назад и заметил, что я иду за ними следом.
– Шел бы ты по своим делам, - произнес он, обращаясь ко мне.
Я отстал и продолжения разговора не слышал. Только потом мне стало известно, что отец сказал Микояну примерно следующее:
– Если речь идет обо мне - я бороться не стану.
А тогда, оставшись наедине со своими мыслями, я невольно подумал: "Началось..."
...Сегодня, основываясь на воспоминаниях участников описываемых событий, можно с достаточной степенью точности реконструировать происходившее в этот момент в Москве. Речь идет прежде всего о воспоминаниях Семичастного и Шелеста. Семичастный в сентябре отдыхал в Железноводске. В том же санатории жил Демичев, а по соседству в Кисловодске находился Шелепин. Они часто встречались, ездили на Домбай, в другие места, не обошли своим вниманием и охоту. Вместе они провели всего неделю. Шелепин и Демичев торопились в Москву, и Семичастный остался один.
Через несколько дней ему по "ВЧ" позвонил Шелепин и потребовал, чтобы он немедленно вернулся в Москву. Владимиру Ефимовичу не хотелось срываться из отпуска, поскольку это случалось уже не впервые, но, как вскоре выяснялось, каждый раз попусту.
В начале октября Брежнев находился в Берлине, он возглавлял советскую
В ЦК заправлял Подгорный. В кресле Председателя Совета Министров сидел Полянский. Все нити сходились к ним в руки.
С приближением решительного момента Брежнев чувствовал себя все неувереннее. Больше всего он боялся, что отец узнает...
И самое страшное произошло: отец узнал. Неприятную новость Брежневу сообщили в Берлине.
Поведение отца ему, видимо, представлялось загадочным. Отец ничего не предпринимал.
Брежнев запаниковал. От страха он чуть не потерял рассудок. Как вспоминает Николай Григорьевич Егорычев (он входил в делегацию), в какой-то момент Брежнев вдруг отказался возвращаться в Москву, страх перед отцом парализовал его волю. Пришлось потрудиться, чтобы его уговорить. Свой испуг он компенсировал в речи, произнесенной по случаю торжественной даты. Такого панегирика в адрес отца мне еще не приходилось читать.
Домой Брежнев в конце концов вернулся, но приступать к реализации своих планов по-прежнему опасался. Шли нескончаемые разговоры, перебирались всевозможные варианты исхода, а "дело" с места не двигалось.
Поэтому Семичастный стал допытываться, насколько серьезна перспектива на этот раз. Шелепин был непреклонен.
– На этот раз - все, - отрезал он.
– Хорошо, - отбросил колебания Семичастный, - завтра я буду в Москве.
На следующий день после этого разговора все посвященные собрались на квартире у Брежнева. Были там почти все члены Президиума, секретари ЦК, прилетел из отпуска и Семичастный. Решили звонить в Пицунду Хрущеву, чтобы вызвать его в Москву под предлогом обсуждения вопросов, связанных с предстоящим Пленумом ЦК. Звонить, по общему мнению, должен был Брежнев, но он все не решался. "Его силой притащили к телефону", - свидетельствует Семичастный.
И все-таки в последний момент Брежнев испугался и звонить пришлось Суслову.
Нужно сказать, что все участники событий с "той" стороны утверждают, что отцу звонил Брежнев, а не Суслов.
В одном из своих многочисленных интервью Семичастный приводит такую сцену:
– Пусть звонит Коля, - назвал Брежнев имя Подгорного, - ведь он тут, пока Никиты не было, председательствовал.
– Но что я ему скажу?
– возразил тот.
– Ведь я только третьего дня разговаривал с ним, сказал, что все у нас идет нормально, никаких проблем не возникает... Пусть лучше говорит Леня, тем более что ему надо передать привет от товарищей Ульбрихта и Штофа. Все согласились. Брежнев же уперся. Еле уговорили. С дрожью в голосе он начал разговор с Хрущевым".*
Все очень убедительно, все очень подробно. Но мне точно запомнилось, что звонил Суслов. С другой стороны, какая разница: Брежнев или Суслов, Суслов или Брежнев?
Впервые Суслов узнал о том, что затевается летом, от Николая Григорьевича Егорычева, первого секретаря Московского горкома партии, еще одного "активиста", действовавшего параллельно с Игнатовым. В середине июля они вместе оказались в Париже на похоронах Мориса Тореза. Там, оставшись наедине с Сусловым в посольском саду, Егорычев осторожно заговорил о деле. Михаил Андреевич только поежился, посетовал, что начинает накрапывать дождь, лучше вернуться в дом.**