Никита Хрущев

Медведев Рой Александрович

XXII съезд являлся не внеочередным, а отчетным. Поэтому было невозможно избежать в отчетном докладе разговора об июньском пленуме 1957 года. Достоверно известно, однако, что Президиум ЦК КПСС рекомендовал лишь кратко упомянуть о нем.

Существует мнение, что возвращение к критике «культа личности» было, в частности, связано с желанием Хрущева отвлечь внимание общественности и делегатов съезда от возникавших трудностей. Контраст между временами Сталина и началом шестидесятых годов в области демократизации общества был очевиден, и это говорило в пользу Хрущева. Что же касается «антипартийной группы», которая к тому моменту давно уже была разгромлена и не представляла угрозы, то ее критика на съезде была, вероятно, связана с тем, что партийный

аппарат в принципе был противником любой оппозиции – и радикальной, и консервативной. Участники «антипартийной группы Молотова – Кагановича» уже утратили к тому моменту ключевые посты, их можно было устранить с помощью обыкновенных аппаратных процедур. Однако «группа» подверглась осуждению в выступлениях почти всех делегатов – чтобы создать прецедент на будущее.

17 октября Н. С. Хрущев поднялся на трибуну Большого Кремлевского дворца и открыл работу съезда. В обширном Отчетном докладе он подробно говорил о международном положении, об экономическом развитии СССР, о развитии науки и культуры. Затем он перешел к проблемам жизни самой Коммунистической партии. И здесь, неожиданно для членов ЦК КПСС, Хрущев резко и решительно поставил вопрос о преодолении культа личности Сталина и его последствий. При этом он впервые назвал полный состав так называемой «антипартийной группы», прямо заявив, что эти люди «несут персональную ответственность за многие массовые репрессии в отношении партийных, советских, хозяйственных, военных и комсомольских кадров и за другие явления, имевшие место в период культа личности» [141] .

Подобный поворот в докладе вызвал в кулуарах съезда оживленное обсуждение. Некоторые из членов ЦК и Президиума ЦК не скрывали раздражения, но уклониться от обсуждения поднятых Хрущевым вопросов было уже невозможно. И когда начались прения, их течение шло не по тому руслу, которое намечалось заранее. Уже второй оратор – глава украинской делегации Н. В. Подгорный подверг критике деятельность Кагановича в Москве и на Украине, где тот был инициатором арестов и истязаний многих честных коммунистов. Под аплодисменты съезда Подгорный назвал Кагановича перерожденцем, которого давно пора исключить из КПСС. Следующий оратор – К. Т. Мазуров подробно рассказал о разгроме Маленковым и Ежовым партийных кадров Белоруссии, где после незаконных арестов партийная организация республики потеряла половину своих членов. О преступлениях Кагановича и Молотова говорила Е. А. Фурцева. Д. С. Полянский рассказал о разгроме партийных кадров на Кубани при участии Кагановича. Особенно подробно о преступлениях Сталина и его помощников говорили Л. Ильичев, Н. М. Шверник, А. Н. Шелепин и З. Сердюк. Шелепин был тогда председателем КГБ, а Сердюк – первым заместителем председателя Комитета партийного контроля, и в их выступлениях содержались сенсационные для того времени подробности злодеяний 1937–1939 годов.

Подводя итоги прений, Хрущев в заключительном слове уделил вопросу о преступлениях сталинских лет больше внимания и времени, чем в отчетном докладе. Он подробно рассказал о самоубийстве С. Орджоникидзе, о расстреле А. Сванидзе, о гибели руководителей Красной Армии, членов ЦК ВКП(б), о сомнительных обстоятельствах убийства Кирова. При одобрении съезда Хрущев предложил соорудить в Москве памятник, чтобы «увековечить память товарищей, ставших жертвами произвола». Перед окончанием съезда по требованию делегатов из Ленинграда, Москвы, Грузии и Украины – П. Демичева, И. Спиридонова, Г. Джавахишвили и Н. Подгорного и после выступления Д. Лазуркиной, проведшей 17 лет в сталинских лагерях, XXII съезд партии принял постановление, в котором говорилось: «Признать нецелесообразным дальнейшее сохранение в Мавзолее саркофага с гробом И. В. Сталина, так как серьезные нарушения Сталиным ленинских заветов, злоупотребления властью, массовые репрессии против честных советских людей и другие действия в период культа личности делают невозможным оставление гроба с его телом в Мавзолее В. И. Ленина» [142] .

Это

постановление, принятое 30 октября, было выполнено на следующий день. Журналист В. Стрелков вспоминает: «В то время я работал корреспондентом АПН. Узнал, что с трибуны XXII съезда КПСС прозвучало пожелание убрать из Мавзолея тело Сталина. Тотчас пошел на Красную площадь. Но в тот день ничего не увидел. И лишь на третий раз вместе со своими друзьями стал свидетелем этого события… Возле Мавзолея толпилось человек 200. Было холодно. Все думали, что выносить саркофаг с телом И. Сталина будут через главный вход. Никто не обратил внимания, что с левой стороны от Мавзолея стояли деревянные щиты, над которыми горели электролампочки.

Поздно вечером справа к Мавзолею подъехала крытая военная грузовая машина. Все, кто стоял напротив входа, бросились туда. Кто-то крикнул: “Выносят!” Однако мы трое не побежали, а стали смотреть издалека. Очень быстро откуда-то появились милиционеры, выстроились цепью и “отсекли” толпу от Мавзолея. Мы же остались сзади цепи.

Из боковой двери Мавзолея солдаты вынесли стеклянный саркофаг и погрузили его в машину. Воспользовавшись тем, что нас никто не трогал, мы отошли влево и остановились напротив щитов. Вот тут-то мы увидели, что за щитами солдаты роют могилу. Там же ходил и мужчина в темно-сером пальто и такой же шляпе.

Часов в 10 – начале 11-го появилась женщина (думаю, что это была С. Аллилуева). Она нервничала, движения ее были резкими. Никто ее не останавливал, когда она заходила за Мавзолей. Затем появилась черная легковая машина, из которой вышел военный (не то генерал, не то маршал, ни звания, ни лица мы не рассмотрели) и тут же прошел за Мавзолей. “Кто это?” – спросил я шофера, молодого солдата. Он в ответ улыбнулся. “Кого привез?” – переспросил я. И снова в ответ – улыбка. Около 11 часов вечера откуда-то сзади принесли красную крышку гроба и прислонили ее к стене Мавзолея. Затем все куда-то ушли.

В 11 часов военный начальник вернулся к машине и уехал. Через некоторое время на площадке возле щитов снова появился мужчина в темно-сером пальто, затем вынесли обитый красным гроб…

И в этот момент к нам подошел человек в штатском и вежливо попросил уйти с Красной площади… Ни кино-, ни телерепортеров в то время возле Мавзолея не было» [143] .

Еще одно свидетельство принадлежит Ф. Коневу, бывшему командиру Кремлевского полка, лично участвовавшему в перезахоронении, которое, по его словам, первоначально предполагалось провести на Новодевичьем кладбище, но этот план был изменен. «…Тело Сталина, – пишет Ф. Конев, – изъяли из саркофага и переложили в дощатый гроб, обитый красной материей. На мундире золотые пуговицы заменили на латунные. Тело покрыли вуалью темного цвета, оставив открытым лицо и половину груди. Гроб установили в комнате рядом с траурным залом в Мавзолее.

В 22.00 прибыла комиссия по перезахоронению, которую возглавлял Н. Шверник. Из родственников никого не было. Чувствовалось, что у всех крайне подавленное состояние, особенно у Н. Шверника.

Когда закрыли гроб крышкой, не оказалось гвоздей, чтобы прибить ее. Этот промах быстро устранили… Затем пригласили восемь офицеров полка, которые подняли гроб на руки и вынесли из Мавзолея через боковой выход.

В это время по Красной площади проходили стройными рядами автомобили, тренируясь к параду.

К 22 часам 15 минутам гроб поднесли к могиле и установили на подставки. На дне могилы из восьми железобетонных плит был сделан своеобразный саркофаг. После 1—2-минутного молчания гроб осторожно опустили в могилу. Предполагалось сверху прикрыть его еще двумя железобетонными плитами. Но полковник Б. Тарасов предложил плитами не закрывать, а просто засыпать землей.

По русскому обычаю кое-кто из офицеров (в том числе и я) украдкой бросили по горсти земли, и солдаты закопали могилу, уложив на ней плиту с годами рождения и смерти Сталина, которая много лет пролежала в таком виде до установления памятника (бюста)» [144] .