Никколо Макиавелли
Шрифт:
Чезаре рассмеялся ему в лицо:
— А вы думали, я стану оправдываться?!
— Принимая во внимание ваше величие и важность, которую вы, как мы знаем, придаете дружбе с Республикой, — ответил епископ, все еще уповавший на возможности лести, — мы надеялись, что вы могли бы оказать нам большую услугу, которая вполне вам по силам. Синьор Вителлоццо Вителли, ваш подчиненный…
— Услугу, — отрезал Чезаре, — надо заслужить, а Флоренция не заслужила.
Да, Вителлоццо — его подчиненный, но он, Чезаре, не имеет никакого отношения к восстаниям в Ареццо и Вальдикьяне, в подготовке которых его обвиняют. Он может поклясться в этом, но, тем не менее, он до конца откровенен:
— Я
Потрясенный Никколо слово в слово передает эти угрозы, дабы Синьория хорошенько поняла, с кем имеет дело и что с Чезаре Борджа неуместно вести переговоры на флорентийский манер. Он не разглагольствует — он действует. Миссия в том виде, в каком она была задумана Синьорией, провалилась, что может иметь серьезные последствия: «Приемы подобных людей сводятся к следующему: они стараются пробраться в чужой дом прежде, чем кто-либо их заметит».
Перед Чезаре Борджа Никколо держался в полном соответствии со своим чином: скромно, в тени епископа Вольтерры. Но с Орсини, римскими дворянами, принимавшими участие в кампании, он спорит на равных. Орсини насмехаются над надеждами, которые возлагает Флоренция на помощь и защиту Франции: «Кого-нибудь из нас одурачат, и это будете вы». Никколо передает их слова синьорам в надежде поторопить тех. «Осада Флоренции решена… все земли, начиная от Ареццо… захвачены… об остальном вы услышите через несколько дней», — заявили Орсини. Никколо все передал. Так же как и уточнения, касающиеся численности войска, находящегося в распоряжении герцога Валентино, которая впечатляет, даже если сделать скидку на некоторые преувеличения, призванные смутить послов.
И в качестве последнего удара — портрет: «Блистательнейший и великолепнейший придворный; военачальник столь предприимчивый и смелый, что даже самое большое дело кажется ему легким. Стремясь к славе и новым владениям, он не дает себе отдыха, не ведает усталости, не признает опасностей. Он приезжает в одно место прежде, чем успеешь услышать о его отъезде из другого. Он пользуется расположением своих солдат и сумел собрать вокруг себя лучших людей Италии. Кроме того, ему постоянно везет. Все это вместе взятое делает герцога победоносным и страшным» [24] .
24
Пер. И. Кригеля.
Во время второй аудиенции, которой пришлось долго ждать, Чезаре выдвигает ультиматум: у Синьории четыре дня для того, чтобы решить — с ним она или против него.
Никколо во весь опор скачет во Флоренцию под тем предлогом, что ему необходимо лично объяснить правительству сложившуюся ситуацию, но на самом деле он дает Синьории возможность выиграть время. В Урбино остается обезумевший от страха Франческо Содерини. Епископ не стыдится признаться, «что он не тот человек, чтобы мочь и желать единолично нести подобную ответственность», и громко требует прислать себе напарника. Позже, не чувствуя себя в безопасности, он попросит отозвать его.
О возвращении Никколо в Урбино не могло быть и речи. Секретарь Канцелярии был слишком занят во дворце подготовкой к приходу французских войск, призванных навести порядок в Ареццо и Вальдикьяне. Людовика XII, который готовился высадиться в Италии вместе с Жоржем д’Амбуазом, не обманули заверения в невиновности, принесенные Чезаре Борджа, и он, дабы положить конец всей этой возне в Тоскане, сделал последнему выговор: пусть он отзовет своих псов! Вителлоццо Вителли должен оставить захваченный Ареццо. Французским войскам под командованием сира д’Эмбо поручено отвоевать город у мятежников и вернуть флорентийцам. Синьория могла наконец перевести дух: тиски разжались, и в переговорах с Чезаре больше не было нужды.
Дела, однако, пошли совсем не так, как предполагалось, и Никколо спешно послан в Ареццо, ставший свидетелем ошеломляющего и радостного братания французских солдат и мятежников. Д’Эмбо, нарушив приказ под предлогом того, что это послужит интересам французской короны, заключил договор с аретинцами — договор, составленный, разумеется, Вителлоццо Вителли, который сделал вид, что подчиняется силе, и покинул город: этот последний перешел под протекторат Франции. Не прошло и недели, как Макиавелли удалось вразумить французского военачальника. Тому, правда, следовало опасаться также и гнева короля, честь которого была задета его ослушанием. Как бы то ни было, 26 августа 1502 года дело было решено. Осталось только определить порядок действий.
Никколо предусмотрительно составляет распоряжения и инструкции, имеющие целью предотвратить возможный подвох. Прежде чем французы покинут город и на смену им придут флорентийцы, необходимо провести чистку: «Мы считаем необходимым провести среди аретинцев еще одну облаву, выбрав из них всех, кто, на твой взгляд, своим влиянием, богатством, умом или мужеством мог бы увлечь кого-либо за собой. Всех их ты отправишь во Флоренцию. И лучше арестовать тридцать человек, чем одного, лишь бы все они покинули город: и ты отнесешься к этому со всем усердием, полагающимся такому важному делу. А сделать это будет легче до ухода французов, нежели после него…» Уроки Тита Ливия не прошли даром!
Эти рекомендации, датированные 8 сентября, адресованы Пьеро Содерини, комиссару Флоренции в Ареццо. Доводившийся братом епископу, он через несколько недель будет избран пожизненным гонфалоньером. «Народ имел мужество доверить свое знамя одному человеку, дабы мир в городе был построен на прочном камне», — воспоет вскоре Никколо это событие в поэме «Деченнали».
Судьбы Флоренции и Никколо круто меняются. Конечно, сам Никколо не голосовал бы за Пьеро Содерини. Он слишком хорошо его знал — им довелось вместе работать во время последних событий — и смог верно оценить: серьезный, честный, но заурядный и лишенный хватки — короче, идеальный, с точки зрения некоторых, кандидат на пожизненную должность, за что и был избран. Но присутствие одного из Содерини во главе правительства — это наилучший шанс для Макиавелли, потому что Пьеро, как и его брат Франческо, епископ Вольтерры, имел, в свою очередь, возможность по достоинству оценить способности Никколо: «Поскольку ты не уступаешь никому ни в доблести, ни в качествах сердца и ума… — пишет ему в ответ на поздравления Содерини, — ты станешь при нас человеком гораздо более ценимым и достойным благодарности, чем прежде».
И в самом деле, гонфалоньер сразу же выказал Макиавелли высочайшее доверие, что, впрочем, никак не отразилось на финансовом положении секретаря. А между тем для Никколо увеличение жалованья было бы очень кстати, поскольку он только что женился на Мариетте Корсини, девушке из хорошей семьи, которую знал с детства, так как загородные имения их родителей находились по соседству. В тридцать два года ему пора было расстаться с репутацией дебошира и повесы, служившей для его друзей источником сальных шуток, и всерьез отнестись к обязанностям главы семьи: ведь у него на руках оставался юный племянник, сын его покойной сестры.