Никодимово озеро
Шрифт:
В этом обилии вздохов и предположений Сергей обратил внимание лишь на рассказ первой бабки: сослепу ей огонек увиделся на дорожке или спросонья?.. Только огонька и не хватало Сергею в общей путанице его представлений о вчерашних событиях. Хотел вмешаться в разговор женщин— Алена позвала из-за двери:
– Сережа!.. — Она снова переоделась в свой традиционный черный костюм. Спросила: — Ты правда есть хочешь?
– Может, похмелиться?..
Алена смерила его холодным взглядом и шутки не приняла.
– Вот... — Взяла со стола газетный сверток. — Я тут положила тебе: огурцы, мяско, соль. Ты иди — пожуешь, если захочется. А я сейчас как-нибудь гостей выпровожу.
– Понял, — сказал Сергей и, воспользовавшись тем, что Алена отвернулась, одним движением сгреб с этажерки и опустил в карман маленький будильник «Севани».
Иди, — нетерпеливо повторила Алена. И как бы в свое оправдание, добавила: — Я устала, Сережка.
* *
*
Дома, как правило, будила мать. И когда негромко, ласковым звоном зашелся будильник, Сергей не сразу понял, что это. Но выскочил из-под одеяла и на мгновение съежился, когда от лопаток пробежала по телу зябкая дрожь.
Надернул заготовленные с вечера куртку, брюки, нашарил под кроватью кеды и затянул шнурки. Было всего без десяти одиннадцать, а темнота за окном казалась непроглядной.
Сергей высунулся наружу. Тучи, что с вечера теснились у кромки горизонта, теперь заволокли небо и, влекомые глубинным течением, плыли в безветрии почти над самыми верхушками кедров. И плыл против течения, поглядывая то как матовое пятно, то грязноватым, едва уловимым сиянием, лунный серп.
Весла еще днем были спрятаны под кроватью.
Когда доставал их, загремела уключина. Этот звук напомнил Сергею, что он забыл приготовить масло. И после минуты колебаний оставил на полу весла, тихонько вышел наружу.
Не скрипнув ни единой ступенькой, поднялся на крыльцо. Разыскал за верхним плинтусом двери конец шпагата, потянув за который открыл крючок в сенях.
Лешкин велосипед стоял как раз против двери. Сергей нашарил в кармане для ключей масленку.
А когда, очень довольный собственной ловкостью, вернулся во времянку, на секунду оцепенел, услышав голос: «Зажги лампу», — и не вдруг сообразил, что это Алена.
Спрятал в карман масленку и, подойдя к столу, нашарил спички. Фитиль зачадил, но под стеклом огонь его сделался ровным, ярким.
– Где ты был? — спросила Алена. Она сидела на кушетке, прислонившись к стене, безвольная и очень усталая.
– Нигде, — сказал Сергей. — Так, вышел.
– Куда собрался?
– Никуда. — Сергей недоуменно шевельнул плечами, потом глянул на весла. — В общем, перемет хочу проверить.
– Зачем ты врешь, Сережка? Ведь я сразу вижу, что ты врешь.
– Ну правда перемет проверю! Что здесь такого? Спала бы ты и спала. Зачем встала?
– Зачем ты будильник взял?
– Ты что же... — Он остановился напротив. — Не ложилась?
– Ложилась... Я догадалась, что ты куда-то собираешься, как стемнеет. Взяла у тети Вали другой будильник.
– «Севани»? — уточнил Сергей, присаживаясь на кромку постели. — «Мэйд ин юэсэса»?
— Не остроумно, — сказала Алена. — Куда ты собрался?
Сергей вынужден был в общих чертах рассказать ей про лодку, которая нашлась утром в районе урмана. Что ее занесло туда, если накануне пожара Лешка собирался в противоположный конец озера, к затону, а во время пожара оказался на тропинке у дома. Рассказал про мужика на берегу, который мог неспроста любопытствовать, откуда у Сергея «Наяда», а затем обратил его внимание на сетку, хотя та была аж возле камышей, и «стревожить» ее Сергей никак не мог... Впрочем, эти мелкие наблюдения припомнились ему уже здесь,
– Ну и что? — спросила Алена. — Что ты такое думаешь?
– Ничего я не думаю! — Сергей встал и, подойдя к веслам, глянул в ночь за окном. — Пойду посмотрю... Сетку его посмотрю!
– Из-за вмешательства Алены собственная затея уже казалась ему наивной, бессмысленной. Кроме случайных подозрений, догадок, не было у него оснований предполагать какую-то связь между событиями прошлой ночи и затоном, что у Горелого леса. Были еще предчувствия. Но в предчувствия даже бабка Федоровна не верила при современном .безбожии. Вот если только огонек не выдумка... Если он действительно был?.. Тогда что?
Хотел сказать резко, категорически, но взял весла и сказал миролюбиво, почти упрашивая:
– Иди, Алена, спи... Ладно?
– Ты что, Сережка, думаешь, если с тобой что случится, я буду ходить, как ничего не знаю, да?.. Я считала тебя человеком.
– Я же не знал, кем ты меня считаешь... — слабо отпарировал Сергей в то время, как Алена задувала лампу.
* *
*
Было начало двенадцатого, когда Сергей спустил лодку на воду, Алена шагнула через борт и прошла на корму. Близость ее волос при этом напомнила Сергею его вчерашнее намерение убедиться, что роскошные темные пряди «подкидыша» по-прежнему жестки, как в детстве или как год назад, и он пощупал их, а она провела рукой по волосам и оглянулась, думая, что зацепилась за что-нибудь. Потом догадалась, спросила шепотом:
Ты чего, Сережка?
– Нечаянно, — объяснил Сергей.
В лодке надолго замолчали оба. Сергей протер ветошью уключины, обильно смазал и, прежде чем отойти от берега, удостоверился, что ни один звук теперь не выдает их присутствия.
Велел Алене пройти в нос лодки, наблюдать за камышами, хотя плыть с перегрузкой на нос было труднее.
В мертвой тишине он скорее угадывал, чем слышал, как, вкрадчиво шелестя, обтекает борт «Наяды» сонная вода Никодимова озера, как срываются время от времени с низко занесенных весел капли. И Сергей, словно для того, чтобы возместить ночное безмолвие, задерживал дыхание...
Было непривычно тревожно плыть крадучись по знакомому Никодимову озеру, где каждый всплеск раньше казался приветливым, каждое дерево на берегу — своим.
Правда, что-то подобное Сергей уже испытал здесь однажды. Но тогда это было совсем по иной причине...
Сначала то была игра. Да и потом... До последних летних каникул. В глухие, еще более темные, чем эта, ночи, удрав от не слишком бдительного ока тетки Валентины Макаровны, они брали лодку и по очереди уплывали как можно дальше от берега. Один уплывал, а двое оставались на берегу, или уплывали двое — оставался один. В ночи было не угадать направлений, возвращались, ориентируясь на редкие вспышки карманного фонаря, которыми сигналили оставшиеся на берегу. И это было главное — прийти издалека на единственный маяк. А еще можно было, уплыв дальше середины, наклониться к воде и негромко крикнуть что-нибудь: «Ба-кен-щик!», или просто: «Э-э-эй!»— ночь доносила голос до берегов.