Никодимово озеро
Шрифт:
Войдя во времянку, Алена прикрыла за собой дверь и убавила свет лампы, держа в руке за спиной ту самую тетрадь, что Сергей видел, когда Алена решила идти в гости к Галине.
Остановилась и положила ее на стол перед Сергеем.
– Почитай. — Глаза Алены с лепестками огня в зрачках ничего не объясняли. — Вот досюда. — Она показала на синюю промокашку между страницами. — Дальше нельзя. Дальше я тоже не читала.
Он взял и машинально открыл тетрадь на первой странице.
«Хорошо море с берега, а берег — с моря. Адмирал Макаров». Сергей узнал Лешкин почерк.
– Что это?
Не знаю, — сказала Алена, продолжая стоять напротив. —
Сергей неуверенно шелестнул страницами. Хотел застраховать свою совесть каким-нибудь мало-мальски обоснованным возражением. Алена упредила его:
– Садись и читай. Пока ничего не говори. — Она взяла его за локоть и, слегка подтолкнув, усадила на табурет. — Сам увидишь, что это нужно. Читай, а я буду здесь. Только на меня не смотри.
Кушетка тихонько застонала под ней своими расслабленными пружинами. Сергей не ошибся, глядя в тетрадь, когда подумал, что Алена опять прислонилась к стене и глядит безучастно.
* *
*
«Хорошо море с берега...» — это было написано крупными буквами в правом верхнем углу титульного листа и служило вроде эпиграфа к тетради. А собственно Лешкины заметки начинались со следующей страницы. И вот что гласила запись первая:
«Сегодня понял, зачем людям дневники. Живу всеми фибрами, как никто не живет. Но иногда хочется вдруг, чтобы все провалилось. Или проснуться бы и узнать, что все почудилось во сне. Сегодня так в какой уже раз. Завтра, конечно, пройдет. Только увижу ее — и пройдет. А когда не с кем поделиться — приходится с самим собой. Так, наверно, у всех, кто ведет дневники. Скорее бы завтра. А то все противно».
Именно эта запись насторожила Алену. Хотя если бы первым ее прочитал Сергей — он, пожалуй, не стал бы смотреть дальше. Но безотносительно к загадочной «ей» — загадочной раньше, не теперь — эти несколько строк были достойны внимания. Лешка не умел жить частью своих фибр — он всегда жил «всеми фибрами», с душой нараспашку. И то, что ему захотелось вдруг, чтобы «все провалилось», все оказалось бы сном, что ему, кроме тетради, не с кем поделиться — было настолько не в Лешкиной натуре, что само по себе удивило бы — даже не случись прошлой ночью событий, которые теперь невольно увязывались с отчаянным Лешкиным пессимизмом.
Но тетрадь его вопреки замыслу так и не стала дневником. Прежде всего, нигде не было ни одной даты. Затем: дневник подразумевает какую-то последовательность, а Лешка делал записи от случая к случаю — под влиянием какого-то определенного события; и для себя, а говорил недомолвками, то ли не решаясь высказаться до конца, то ли считая, что одного-двух слов ему достаточно — запротоколировать собственные мысли. На страничке он делал, как правило, всего одну заметку, иногда пропустив сразу несколько чистых листов. Наконец рядом с туманными рассуждениями о чем-то личном, попадались вперемешку цитаты из книг, телеграфные записи анекдотов, обыкновенные пометки, вроде: «Перехватить у К. пленку Леща». Это значило: выпросить у К. раньше кого-то магнитофонную пленку с записью Лещенко. Опуская заметки такого рода, а также записи, касающиеся Лешкиных взаимоотношений с учителями, вот что нашел в коричневой тетради Сергей, просмотрев ее до промокашки:
«Не
«Драмкружок, самодеятельность. Смешно все это. Я просто опередил вас. Мне с вами скучно, дети!»
«С самого начала не доверяю Н. Если-бы не это — все было бы прекрасно. Я и Г. Как в сказке! Но так будет. Это я решил твердо».
«Целый вечер вдвоем. Она ребенок. Умница, а иногда беззащитна. Одной ей дважды два погибнуть. Думаю о тебе, мой малыш!»
«Законы придумывают те, кому их не надо выполнять. Может быть, я осторожный, но не трус! Как удивились бы А. и С. Пусть будут в неведении».
«Только последняя любовь женщины может удовлетворить первую любовь мужчины. Истина!!!»
«Неужели тебе бывает хорошо одной? Или как я? Почему невозможно всегда вдвоем?!»
«Я начинаю бояться?! Черта с два! Все вы у меня в руках. Не я у вас, а вы!.. Галчонок, Галчонок... Видно, моряку не миновать... Завтра рву к ней, плевал я на химию!»
«Когда тает, когда весна, зачем надо думать еще о чем-то? Несправедливо!»
Все записки поначалу были приблизительно такого рода. Но затем они стали все более распространенными, хотя в большинстве случаев такими же сумбурными. Однако иногда Лешка, словно бы очнувшись, начинал писать внятно. Вот две последние записи.
«Я изменил А. и С.? То все было не серьезно, игра, смешно вспомнить. Если бы можно обойтись, конечно, обошелся бы лирики ради. Но когда не нужно, кажется, где угодно можно притырить: дома, в огороде, в лесу. А когда по-настоящему — мать дома каждый уголок вышаривает, там — ненадежно, там — могут увидеть, там — не доберешься потом. Все ерунда. Зря уговорил слазить Г. Не понравилось. Пыль! Но все же послушалась. Больше не буду. Это так — из принципа. Самому стало жалко».
«Письмо от А. Раньше ждал. А теперь... У каждого из нас своя жизнь. Я спешу, а они — наоборот. Алена — хороший парень. Но парней много, а женщина должна быть одна. Женщина! Чтобы сам был около нее мужчиной. Было бы честнее написать ей обо всем. Но ведь я ничего не обещал, и никакие обязательства нас не связывают. Сереге надо бы стать поживее. Зря я финтил. Казалось, приятно — скажу: А, идем — А. слушает. Не хватает ей женственности. (В тетради подчеркнуто!!) Даже вместо того, чтобы сказать прямо, пишет: «Соскучилась по озеру... Как там усадьба... Будем вместе выбирать, где учиться…» Читаю, а думаю о Г. Через пятнадцать месяцев совершеннолетие. И все концы отрезаны! Позвольте! Я человек самостоятельный! Что-то финтят они все, меня на мушку не поймаешь. Напишу А. как всегда. Так и так, в Сосновск надо. Черт с ним. Последний раз. Будто я нанятый. Завтра скажу: хватит. Потом отвечу А. Как приедет — что-нибудь придумаю. Г. в отпуск не отпущу. (В тетради подчеркнуто). Черт возьми, лучше бы все-таки не связываться мне. Теперь было бы спокойней. Алене скажу...»
Что скажет Лешка, Сергей не узнал. Видимо, побоялась узнать это и Алена — между страницами лежала промокашка.
* *
*
Она встала, когда он дочитал до намеченного, прошлась к двери, потом обратно, постояла за спиной Сергея, глядя в тетрадь перед ним. А Сергей, чьи мысли в эту минуту были предельно вязкими, как тесто, заметил, что делает из промокашки голубя. Покосился на Алену через плечо, но занятия своего не бросил.
Алена прошла и села на угол кровати. Подперев голову кулаками, облокотилась на стол.