Никогда не кончится июнь
Шрифт:
— Ноты! — выпалил парень и резким движением отбросил со лба длинную светлую челку.
«Ноты…» — повторила я медленным шепотом, словно это могло что-то прояснить в моей ситуации.
Но, кажется, ничего не прояснило.
— Какие ноты? — уточнила я.
— Не знаю… Я не разбираюсь в музыке, — ответил Степа, — но это точно ноты.
— Покажи, — попросила я.
Степа приподнялся на цыпочки и достал с верхней полки длинную нотную тетрадь в красивом переплете.
— Вот. Это она каждую ночь сама собой появляется на столе. А к
Я взглянула на протянутую тетрадь. Действительно, ноты. Написаны черными чернилами, как и письмо, свалившееся с неба прямо мне под ноги.
Я пристально всмотрелась в замысловатые строки.
И поняла, что произведение предназначается для исполнения на гитаре.
А что если сыграть то, что здесь написано?..
— Сыграть тебе на гитаре? — предложила я.
В ответ на Степину мольбу переночевать у меня эта фраза совершенно случайно прозвучала издевательски. Он посмотрел на меня, как на врага.
Я вспомнила, что парень не в курсе, что я гитаристка.
— Если бы у меня были деньги… — задумчиво произнес он, проигнорировав предложение, — я бы снял гостиницу на эти сорок… тридцать пять… нет, тридцать четыре дня.
Вот влип, бедняга… — подумала я, глядя на его несчастное лицо, и в мозг вдруг снова впились последние строчки письма.
…И помни — у НИХ в плену остается
Одна юная жизнь.
Тело внезапно стало тяжелым. Руки и ноги будто налились свинцом.
Я поняла, что и Степа оказался здесь не случайно.
Он и есть эта юная жизнь!
И никуда ему отсюда не деться — он связан со мной и собственным покойным дядей незримой нитью. Он тоже звено всей этой безумной цепи.
— Нет, — я положила свинцовую руку на спинку кресла. — Будем ночевать здесь. Вместе. Скоро этот кошмар закончится…
Степа посмотрел на меня с нескрываемой надеждой.
И, помолчав немного, застенчиво произнес:
— Я картошку пожарил с грибами. Пойдем?..
Я вспомнила неудавшийся завтрак и улыбнулась.
Может, хоть совместный обед состоится?..
— Пойдем.
Совместный обед состоялся, и, пожалуй, утром я была неправа в нелестных высказываниях о кулинарном таланте парня. Картошка с грибами явно удалась!
Шеф-повар категорически не разрешил мне мыть посуду.
— Я сам помою, а ты посиди, — заявил он.
Я согласилась, окидывая взглядом узкий подоконник.
— Интересно, а где у него губки с железками?.. — тихо, словно самому себе, задал вопрос парень.
— В столе, на средней полке, — быстро сказала я.
Степа повернулся и странно взглянул на меня. Потом медленно вытащил губку
Возникла напряженная тишина.
И мне почему-то тоже стало не по себе.
Чувствуя легкий приступ удушья, я перевела взгляд на окно и снова увидела стоящий в углу, за горшком с алоэ, эфедрин.
Сама не зная почему, я обратила на него долгий и пристальный взгляд.
И вдруг под побеленным потолком пролетела темная бабочка.
Она слегка покружилась вокруг маленькой люстры и вылетела в открытую форточку.
И в тот же миг где-то высоко прозвучал, отдаляясь, тихий-тихий голос.
Я успела поймать окончание улетающей на шумную улицу фразы.
«…Болею я, Дарьюшка. Сегодня ты пришла в последний раз…»
Я невольно вцепилась в стул.
Из памяти восстали эти слова, будто я совсем недавно их слышала — точь-в-точь в таком порядке…
— Ты что, бывала у него, что ли? — подозрительно спросил Степан и, не услышав ответа, повернулся, и я увидела, как расширяются его глаза.
— Ты что такая белая?! Может, лекарства какого-нибудь накапать?
И он кинулся к эфедрину.
— Это не подойдет?..
— Нет! — взвизгнула я не своим голосом.
— Тут еще валерьянка есть… — деловито сказал парень, перебирая пузырьки.
Я вскочила.
— Мне ничего не надо… — и голос резко сорвался, будто рухнул с обрыва.
— Ладно, ладно, — махнул рукой племянник, — как хочешь… Тогда на вот, водички попей.
«Бабочки… — подумала я, — бабочки приносят голос Бориса Тимофеевича…»
И почувствовала, что схожу с ума.
— А ты что, действительно умеешь играть на гитаре? — неожиданно спросил Степа, держа у моего рта стакан с теплой водой.
Я медленно, по глотку, выпила всю воду, прежде чем ответить:
— Ну да, я музыкальное училище заканчиваю по классу гитары.
И почему-то никак не могу закончить…
— Ниче себе! — Степа отбросил со лба челку и восхищенно посмотрел на меня. Я увидела россыпь веснушек на его круглом лице. — А может, тогда правда поиграешь те дядь Борины ноты? Давай, тащи гитару!
Парень заметно воодушевился, предвкушая вечер классической музыки.
Но настроение у меня резко упало, надо мной все еще витал обрывок улетевшего голоса, опускаясь на дно памяти тяжелым осадком, и я почувствовала, что все больше запутываюсь в какой-то невидимой паутине.
А тут еще эти ноты, которые сами собой пишутся по ночам, как какой-то чертов «Реквием»…
— Не буду я их играть, — грубо сказала я, ставя на стол пустой стакан. И твердо добавила: — Ни за что!
Степа помолчал, потом убрал стакан на полку и расстроенно промолвил: