Никогда не кончится июнь
Шрифт:
И трепет объял меня от этой необычной, чарующей, волшебной музыки…
Когда я доиграла до конца, на лбу выступила испарина.
Будто исполнение отняло у меня все силы.
Отложив гитару, я уставшей, неподъемной рукой еще раз пролистала ноты — может быть, где-нибудь указано имя автора?.. Это же невероятный талант!.. Еще ни от одного произведения меня так не бросало в дрожь.
Я никогда не слышала и не играла такой музыки…
Но даже инициалов нигде указано не было.
Я отложила ноты, но танго не шло у меня из головы. Казалось,
Время пролетело быстрой, острой стрелой, и я даже не заметила, как появился облаченный в черное скрипач, и в аккомпанемент гитары вплелся высокий голос скрипки.
И танец на лезвии ножа вдруг обернулся ласковой рекой и перетек в песню влюбленных, которым предстоит разлука до конца жизни.
Или смерть.
Я увидела, как, заламывая руки, бежит по мостовой девушка в длинном сером платье, и по ее бледному лицу, смешиваясь с дождем, текут слезы. И, отдаляясь все дальше и дальше, что-то отчаянно кричит ей юноша, и ломающийся голос его пронизан невероятной мукой…
— Я больше не могу, — внезапно прервав игру, взмолилась я, чувствуя, что неуклонно погружаюсь в эту музыку, как в темную воду, и, поиграй я ее еще немного, мне уже не вынырнуть из страшной пучины.
Димка, белый как полотно, не произнеся ни слова, отложил скрипку. Рука его дрогнула, и инструмент чуть было не упал на пол.
— Жуть какая… — произнес он на выдохе.
Мы посмотрели друг на друга, и я почувствовала, как нас разделил ледяной холод только что исполненного танго.
С трудом оторвав взгляд от скрипача, я окинула взглядом собственную квартиру и внутренне призналась себе, что еще никогда она не казалась мне такой родной, теплой и уютной.
«Я не хочу ехать в это кафе…» — внезапно под тонкую кожу пробрались острое нежелание и смятение.
И, заглянув в Димкины глаза, я прочла в них ту же тревогу.
ГЛАВА 11
Однако ровно в девять часов вечера мы с Димкой вышли из квартиры и двинулись вниз по ступенькам — заходить в тесный лифт в таком шикарном платье я посчитала неразумным.
— …Беременная, на четвертом месяце уже, — услышала я с нижней площадки глубокий бас Андромеды Николаевны, — от энтого белобрысого… Родители у ней уехали, а они бознать че творять…
Я невольно замедлила шаг и прислушалась. Похоже, речь идет обо мне.
— Но ведь родители уехали раньше, чем он приехал, откуда же четвертый месяц? — резонно возразил голос другой соседки — престарелой вдовы генерала Бартышева.
— А она еще весной с ним встречалась, в Астрахань ездила к нему. Помнишь, Лера говорила — Даша в Астрахань на конкурс поехала?.. На конкурс, ага… Тогда-то
Собеседница тихо ахнула.
А я вдруг вспомнила, что последний международный конкурс, на котором я победила, действительно проходил в Астрахани.
Я подивилась и даже отчасти позавидовала умению Андромеды Николаевны сопоставлять факты. Это не мне, а ей Борис Тимофеевич должен был поручить свое ответственное задание…
В этот момент лестница закончилась, и я, в ослепительно белом платье до пят, под ручку с Кортневым в костюме предстала перед изумленными сплетницами.
— Куда это ты, Дашенька, такая нарядная?.. — пролепетала Андромеда Николаевна, заходя за щуплую спину генеральской вдовы, косящейся на мой, обтянутый корсетом, абсолютно плоский живот.
— В загс, — сообщила я громко и, указав на Димку, добавила: — А это жених мой. Бизнесмен, владелец четырех частных авиакомпаний.
Про авиакомпании выскочило как-то само собой — иногда, начав врать, я не могу остановиться.
Эффект оказался потрясающим — бабы застыли как две обледенелые статуи.
Я не стала дожидаться, пока они очнутся, и быстро застучала каблучками по ступенькам, утянув за собой хлопающего глазами Кортнева.
Скрипач опомнился только на улице.
— Поздновато для загса… — только и вымолвил он.
Я не успела ничего ответить, потому что увидела Степу.
Он шел со стороны магазина с пакетом в руке. Увидев у подъезда меня в белом платье со шлейфом и выплывающего вслед за мной Кортнева, парень густо покраснел и шарахнулся в другую сторону.
На мгновение я замерла и хотела было его окликнуть, но псевдожених, владелец четырех авиакомпаний, легонько подтолкнул меня в спину, я обернулась и увидела подъезжающий к подъезду черный «Фиат».
— Это за нами, — шепнул он.
Краем глаза я заметила, что Степа подошел к детской площадке, присел на скамейку и закурил.
— Садись, Даша!.. — поторопил Кортнев, и я, подобрав платье, забралась на заднее сиденье.
Машина мягко тронулась, и из затемненного окна мне было видно, как Степа выкинул недокуренную сигарету, зло топнул по окурку и направился к подъезду.
В эту секунду дверь распахнулась, и оттуда выползла необъятная туша Андромеды Николаевны. Увидев Степу, она мерзко улыбнулась и указала на машину, в которой я сидела.
Степа, нервно дернув головой, бросился в подъезд и исчез внутри.
В тот же миг «Фиат» завернул за угол и понесся по улице.
В сердце поселилось какое-то гнетущее чувство, и я не могла понять, отчего оно там — то ли от неловкой ситуации со Степой, то ли от музыки — надрывной, горькой, не отпускающей и до сих пор терзающей меня.
Мы ехали довольно долго, петляя какими-то тупиками и переулками, пока, наконец, впереди не возникло нарядное здание с яркой вывеской «Кафе «Лабиринт». Этажи его были словно неловко поставлены друг на друга — наверно, в этом эффекте был особый замысел архитектора.