Никогда не называй это любовью
Шрифт:
Они разложили бумаги на обеденном столе в столовой и просидели над ними всю ночь. Кэтрин, которая в иных обстоятельствах, следила бы за подобными действиями с острым интересом, на этот раз едва слушала то, о чем говорят мужчины. Фермеры-крестьяне, аренда земли, поправка к биллю о земле, обещание положить конец насилию… Эти слова ничего не значили для нее, ибо она отчаянно боялась, что умрет ее дитя. Жизнь этого крошечного комочка висела на волоске: девочка еле слышно плакала, едва дышала, и для Кэтрин это скорбное зрелище было невыносимо. Сейчас она не думала даже о Чарлзе. Мысли о нем подождут, несмотря на то что и сам он вызывал у нее тревогу, ибо выглядел совершенно больным и изможденным до неузнаваемости.
В половине одиннадцатого вечера она встала и отправилась наверх.
– Нет, пожалуйста, останься, Кэт, – запротестовал Вилли. – Нам хотелось бы выслушать и твою точку зрения. От нее тоже может быть польза. Чем больше голов, тем лучше.
– Извини, но я должна пойти к ребенку.
– Она что, хуже себя чувствует, миссис О'Ши? – спросил Чарлз.
– Боюсь, что да.
Вилли, похоже, это почти не волновало.
– Неужели сиделка не сможет присмотреть за ней еще час-другой?
– Мне хотелось бы сделать это самой.
Кэтрин едва осмеливалась взглянуть в карие глаза, пристально наблюдавшие за ней при свете лампы. Ее глаза умоляли: «Пойдем со мной наверх. Давай вместе посмотрим на наше дитя…» Казалось, она вот-вот в отчаянии закричит: «Ну пусть хоть раз Ирландия подождет!»
Она поспешно вышла из столовой и направилась наверх. Сиделка сообщила, что, похоже, девочке стало немного лучше. Она проглотила несколько ложек молока и заснула.
– Дайте я возьму ее на руки, – сказала Кэт.
– Вы хотите поднять ее? По-моему, ей вполне удобно.
– Если она умрет, – с каменным лицом проговорила Кэтрин, – то пусть уж у меня на руках. А вы можете идти спать.
Это было самое долгое бодрствование Кэт у постели ребенка: она просидела до самого рассвета. Когда уже забрезжило утро, она услышала шаги поднимающихся наверх мужчин. Видимо, они завершили свои дела.
До нее донесся голос Вилли:
– Вам следовало бы немного поспать, Парнелл, перед тем как вы снова уедете.
И шаги его послышались в коридоре: Вилли направлялся к себе. Он даже не потрудился зайти поинтересоваться, как себя чувствует девочка. Наверное, из-за тишины в детской он решил, что Кэтрин и малышка спят, и решил их не будить.
Чуть позже раздался тихий стук, такой знакомый стук…
Она, не вставая со стула, прошептала «Войдите», и в детскую стремительно вошел Чарлз. Он огромными шагами пересек комнату и, опустившись на колени, внимательно посмотрел на маленькую головку в обрамлении темных волос, которая покоилась на груди у Кэтрин.
– Ну, как она?
Уже примерно час Кэтрин мучительно прислушивалась к еле слышному дыханию ребенка.
– Боюсь, что очень плохо.
– Можно, я посмотрю на ее лицо?
Она развернула ребенка так, чтобы на его лицо упал свет, и заметила, как крошечные веки на мгновение вздрогнули. Потом по бледному личику прошла судорога, и оно стало спокойным.
Она умерла. Ей было всего девять недель от роду.
Помолясь, Чарлз с нежностью произнес:
– Можно, я положу ее в кроватку, Кэт?
– О нет, нет!
Но он все-таки взял крошечное тельце из рук Кэтрин и положил его в колыбельку. Впервые он держал на руках свою дочь… когда она уже умерла.
Затем он вновь опустился на колени возле Кэтрин и, обняв, прижался к ней. Они довольно долго сидели, не двигаясь, в полном молчании. Камин догорел, и последние угольки, потрескивая, затухали, превращаясь в пепел. За окнами запели первые утренние птицы. Наступило апрельское утро, которое скоро станет прекрасным солнечным днем.
– Держись, Кэт. Я знаю, ты сильная.
– Тебе, наверное, пора возвращаться в тюрьму?
– Да, ведь меня отпустили под честное слово. Но я там не пробуду долго.
– Где… где бы ты хотел, чтобы ее похоронили?
– Где-нибудь здесь, недалеко. Я скоро приду на ее могилу.
Кэтрин в отчаянии прижалась к нему.
– Ну как я могу отпустить тебя сейчас? – воскликнула она.
Он взял ее за руки.
– Не надо так страдать, не надо! Ведь и страданиям должен быть предел, дорогая!
Он за подбородок приподнял ее голову, прижался губами к ее рту и спустя мгновение ушел. Она так и осталась сидеть на стуле, слушая, как хлопнула за Чарлзом дверь, потом раздался шорох колес экипажа, голос Партриджа, подгонявшего его к дверям по усыпанной гравием дорожке, и наконец крик Эллен:
– О мистер Парнелл, вы уезжаете так скоро?
– Мне необходимо вернуться в мою уютную камеру, Эллен. Но на этот раз ненадолго, – отвечал голос Чарлза.
«Ненадолго…» – это были единственные слова, эхом раздавшиеся у Кэтрин в голове – больше она не слышала ничего. Как он только смел сказать ей, чтобы она держалась, чтобы была сильной? Как можно требовать от нее такого? Она не представляла, как не представляла и того, сможет ли вынести это…
Кармен и Нора рыдали в безутешном горе, узнав о смерти их маленькой сестренки. Они долго смотрели на нее, на маленькую куколку, одетую в белое. В эту ночь Нора отказалась молиться. И бесполезно было увещевать ее, убеждая, что она должна попросить Господа присмотреть за маленькой Софи Клод.
– Мы сами должны были лучше присматривать за ней! – рыдала она.
Несколько дней Вилли ходил почерневший и мрачный, но поскольку он так и не смог полюбить больного ребенка, то и не смог долго притворяться, что пребывает в безутешной скорби. Он приказал похоронить девочку на кладбище Числехерст, а спустя некоторое время из Ирландии пришло письмо от его матери: