Никогда не разговаривай с чужими
Шрифт:
Такой отвратительный смех Марка заставил его вздрогнуть.
— Эти глаза, — сказал он, — эти волосы. У нее было самое восхитительное тело. Тело, от которого захватывало дух.
Джон нерешительно прошептал:
— Ты хочешь сказать, что видел…
— Конечно, видел, — перебил его Марк. — Ты думаешь, она ложилась в постель с кем угодно, а мне отказывала? Она собиралась женить меня. И, в конце концов, она хотела меня — но она хотела и всех остальных так же сильно. Любого, старого, молодого. Я полагаю, она ничего не могла с собой поделать. Я действительно так думаю. Жаль, что я не смог с этим примириться, правда? И жаль, что я не смог признаться себе, что она самая прекрасная женщина, какую я только знал, и
— Я не поверю этому!
— Конечно, я понимаю. Но это так. Шестидесятилетний строитель с ручищами каменщика. Этакое омерзительное существо, достойное Книги рекордов Гиннесса по своей омерзительности. С такой белесой щетиной на гнусной роже.
— Но когда это было? Когда она успевала?
— К примеру, половины визитов к миссис Чамберс не было и в помине. Почти все время, когда вы думали, что она у вашей тетушки, ее там не было. Черри очень устраивало, что у родителей нет телефона. А что касается старого Мейтленда, то, конечно же, на работе. Я как-то неожиданно пришел туда — на полчаса раньше, чем договаривались, — и застал ее у него на коленях.
— Может быть, ей стало плохо, — сказал Джон. — Она же болела.
— Ага, нимфоманией. Перестань, не стоит меня в этом убеждать. Мы же не говорим, что мужчина болен, если он с ума сходит по сексу, если ему постоянно его не хватает? Чем же женщины отличаются? Ты сам говорил, что они такие же, как и мы. И с Черри было все в порядке. Это со мной было не все в порядке. Всегда немного сумасшедший, когда любишь. Я убил ее, потому что она позволяла себе спать с другими мужчинами и говорила, что никогда не прекратит этого делать, нечего мне и мечтать, что она остановится.
— Ты бы мог просто бросить ее. Разорвать помолвку и уйти от нее.
— Понимаю, но я не мог. Я собирался рассказать тебе, что случилось. Знаешь, я позвонил ей в тот вечер на работу. Ну, около пяти. Уже стемнело. Мы гуляли по набережной и ссорились. Она рассказала мне абсолютно честно, что старик пристает к ней каждый день, вернее, так часто, как может. Она сказала, что не видит смысла лгать мне. Она не стала бы лгать и родителям, если бы они спросили. И тебе она тоже бы не солгала, только вы не спрашивали. Никто и никогда ее не спрашивал в вашей семье. Мы дошли до Бекгейтской лестницы. Я остановил ее и положил свои руки ей на горло. И как только я его почувствовал, я не мог уже остановиться. Казалось, руки прилипли к горлу. Я сжимал и сжимал, пока не услышал, как что-то хрустнуло. И как только это случилось, жизнь оставила ее. Она обмякла и выскользнула у меня из рук. Она упала прямо на камни…
Марк замолчал, опустив голову. Гнетущая тишина повисла в воздухе. Джон будто провалился в пустоту, обессиленный и опустошенный, словно не ел и не спал в течение долгого времени. И в этот момент он осознал, что мир перевернулся.
— Зачем ты мне рассказал? — спросил он и не узнал своего голоса.
— Мне было необходимо с кем-нибудь поделиться. Ты и представить себе не можешь, что чувствуешь, когда такое на твоей совести. Это как огромный груз, который тянет тебя в бездну…
Джон поднялся. Внизу лежал город, расцвеченный огнями и залитый лунным светом. И абсолютно не к месту он вдруг подумал, как много раз, наверное, пару сотен со времени убийства Черри, луна прибывала и убывала. И все это время Марк жил с глупым в своей жестокости секретом. Задыхаясь, все еще в шоке, он пробормотал:
— Я пойду.
— Давай я тебя подвезу.
— Нет, спасибо. Ты пьян.
— Когда я пьян, я вожу машину лучше, — сказал Марк, и Джон подумал, что он сейчас выглядит гораздо лучше, чем недели назад, — он казался счастливее.
Не сказав больше ни слова, Джон быстро вышел. Вероятно, было уже очень поздно. Непонятно почему, его часы остановились. Иногда здесь можно было поймать такси, что возвращались в город, высадив пассажиров на Фонтиллах. Но этой ночью такси не было. В полном замешательстве, сбитый с толку, он начал длинный спуск. В голове ото всего происшедшего все плыло, но решение идти в полицию укрепилось. Злоба и отвращение охватили его, когда он вспомнил, каким счастливым облегчением засияло лицо Марка при его уходе.
Дорога вела вниз среди больших домов Хартленда. Несколько последних огоньков проглядывали в деревьях сада, казавшегося сейчас настоящим лесом. Джон никого не обогнал, никто не проходил навстречу. Случайные машины, светя фарами, проносились вверх по дороге, выхватывая на мгновенье из темноты травянистый бордюр тротуара.
Полицейский участок находился в Февертоне, ниже Рендолфского моста. Однако как бы они не приняли его за сумасшедшего, пришедшего с таким сообщением в это время. Неожиданно впереди из-за поворота показалась башня страховой компании «Сит-Вест». Хотя до нее оставалось не меньше мили, ночь была ясная и часы наверху башни хорошо просматривались. Двенадцать сорок две и плюс двенадцать. Да, пожалуй, в полицию лучше пойти завтра…
Та пятница была первым днем, когда Джон не пошел на работу без какой-либо уважительной причины, такой, как, скажем, болезнь или похороны. Он брал утро для похорон матери, и полдня — на похороны отца. Но сейчас, укладываясь спать, он решил, что завтра не пойдет на работу.
И в субботу утром, когда он предполагал работать, снова остался дома…
Однако, пролежав в темноте без сна больше часа, он понял, что лег в постель только потому, что была ночь, а ночью положено спать. Это было правило, условность, и он жил по ним. Меж тем мир изменился.
Он встал и снова оделся. Выйдя на свежий воздух, он немного посидел на ступеньках лестницы, а затем прошел в сад. Зарывшись лицом в розовый куст, он с наслаждением вдохнул его холодный свежий аромат. Он прошел к маленькой каменной скамейке, сел на нее, закрыл глаза, удивляясь пустоте в голове и неспособности о чем-нибудь думать. Но он не заснул и здесь, а в четыре утра запели ранние птицы.
— Если никогда больше не отдыхать, что тогда произойдет со мной? — спросил он себя. Наступил рассвет, а он продолжал бродить из сада в дом и обратно в ожидании времени, когда можно будет позвонить Гэвину…
Это произошло три недели назад. В полицию он так и не пошел, а в понедельник вышел на работу.
Джон всегда считал, что перерождение означает изменение к лучшему, но почему оно также не может означать новое рождение в жестоком мире с пониманием, насколько жизнь тяжела и ужасна? У него появились любопытные мысли о том, что страдание может сделать с человеком. Вероятно, оно могло так воздействовать, что человек потерял бы память. А возможно, оно может изменить тебя, сделать менее щепетильным, менее застенчивым человеком. И получалось, что прежний Джон не мог бы грубо наорать на Гэвина: «Перестань болтать с этой чертовой птицей! У тебя очередь покупателей на пруду с золотыми рыбками». Прежний Джон не позволил бы, чтобы письмо Дженифер неделю провалялось без ответа, и когда в конце концов он решил согласиться на встречу, не сообщил бы об этом так холодно, так лаконично, с требованием провести ее в собственном доме. И, конечно же, прежний Джон, когда Марк позвонил ему с предложением закончить разговор, не ответил бы: «Мне не о чем с тобой разговаривать». И не бросил бы трубку.