Никого над нами
Шрифт:
Уж о чем они остаток ночи речь вели, про то нам неведомо. А тока наутро построил сотник гарем турецкий и честную речь перед ними держал:
– Виноват я, дурень старый, на молодую красоту глаз заприветил, вас обнадежил, самого себя на всю станицу шутом гороховым изрисовал. Простите, коли можете. Отныне ни одну из вас из хаты гнать не посмею - слово даю честное, казачье. Кажную законным браком замуж выдам! Отныне вы мне - дочки, а я вам - отец!
Да и жена сотникова мужа поддержала - не одной соседке язык брехливый оторвала, не одному парню хамоватому подзатыльников
Так вот по сей день у казаков астраханских незазорно татарские али турецкие корни иметь, никто никого раскосыми скулами не попрекает, слились все крови в одну реку.
На том и город стоит, и люди его, и веротерпимость, и всякое человеколюбие! А началось-то все, с одного старого сотника с молодым гаремом…
Как черт в казаки ходил
Было энто у нас на Волге, под станицей Красноярскою. Раз поутру, на ерике малом, при песочке ласковом, казак коня купал. Ну коли кто про лето астраханское наслышан, тот знает небось, что и поутру солнышко печет-жарит немилосерднейше, тока в водице студеной и отдохновение.
Сам казак молодой, в левом ухе с серьгой, сложением обычный, усами типичный, смел да отважен, но нам не он важен. Разделся, значится, парень, до креста нательного, форму под кустик аккуратно складировал, да и повел коня на мелководье водицей плескать, брызгами радовать.
А покуда он сам купается, нужным делом занимается, шел вдоль бережку натуральнейший черт. Шустрый такой, сюртучок с иголочки, брючки в елочку, стрекулист беспородный, но как есть - модный! Глядь-поглядь, видит, казак православный коня в речке ополаскивает.
Облизнулся черт, так и эдак примерился, да приставать не рискнул - мало ли, не оценят страсти, так дадут по мордасти! Однако ж и мимо пройти, да никакой пакости душе христианской не содеять - это ж не по-соседски будет. И замыслил нечистый дух у казака всю одежу покрасть.
Ить для чертей седьмую заповедь рушить дело привычное, тут они любого цыгана переплюнут, да вокруг небеленой печки три раза на пьяной козе прокатят! Мигу не прошло, как упер злодей рогатый всю форму казачью.
За деревцем укрылся, дыхание восстановил, добычу обсмотрел, и уж больно она ему запонравилась. Желтая да синяя, кокарда красивая, погоны настоящие, пуговки блестящие, вот сапоги велики, но когда крал, дак кто ж их знал?!
Загорелось у него ретивое, заиграла кровь лягушачья, засвербило в месте непечатаемом, скинул он одежонку свою барскую, да сам во все казачье и обрядился. Ну думает, теперича я - вольный казак! Никто мне не указ, пойду по станице гулять, лампасами вилять, рога под фуражкой и за рюмашку с Машкой.
Усики подкрутил, хвост поганый в штаны засунул, да и дунул прямиком в станицу Красноярскую, что на берегу крутом, волжском раскинулась. Спешит черт, спотыкается, и невдомек ему, что похож он на казака, как невеста на жениха. Одна одежа - ни рожи, ни кожи, при его недокорме - так, вешалка в форме.
Да вдруг
– Ты почто это, сын божий, на храм не крестишься?
– вопрошает строго батюшка.
– А я вольный казак!
– бросает черт нехотя.
– Сам пью, сам гуляю, вам-то в ухо не свищу, а лоб и завтра перекрещу.
– Я те дам завтра!
– ажио побагровел поп православный, да как отвесит нечистому леща рукой могучей, дланью пастырской.
– Вдругорядь и не такую епитимью наложу! А ну марш до хаты и до утра на коленях пред иконами каяться, самолично проверю-у!
Бедный нечистый аж на четвереньки брякнулся, пыли наелся, да так на карачках и побег. Думает, еще легко отделался. Знал бы поп, что перед ним черт, так и крестом пудовым меж рогов треснуть мог!
Черт за угол свернул, на ножки встал, отряхнулся, оправился и дальше форсить пошел. А на завалинке старой, у плетня драного, сидят три старичка ветхих. Сединами убеленные, недорубленные, недостреленные, глядят себе в дали, и грудь - в медалях!
Шурует мимо черт, вежливости не кажет, нос воротит.
– Ты почто ж энто, байстрюк, со старыми людьми не здоровкаешься?
– удивились старики.
– А я вольный казак!
– говорит рогатый со снисхожденьицем.
– Сам пью, сам гуляю! Уж вы-то сидите не рыпайтесь, ить не ровен час и рассыплетесь!
– От ведь молодежь пошла, - вздохнули дедушки, с завалинки привстали да клюками суковатыми так черта отходили, что приходи кума любоваться! Едва бедолага живым ушел.
– А родителям накажи, невежа, что мы-де к вечеру будем, о воспитательности беседовать. Пущай-де заранее розги в рассоле мочут…
Летит нечистый, не оборачивается, тока пятки сверкают. Ему ужо и не в радость казаком-то быть. Тока форму надел, как вокруг беспредел - бьют до воя смертным боем. За что - понятно, а все одно неприятно!
Тут и врезался несчастный козырьком лаковым в грудь могучую, дородную. Присел чертушка, глазоньки разожмурил и обратно закрыть предпочел, потому как стоит перед ним сам станичный атаман! Мужчина солидный, собою видный, нраву крутого - сбей-ка такого.
Смотрит на черта и слов не находит:
– Ты что ж, сукин сын, средь бела дня по станице в виде непотребном шастаешь? Гимнастерка расстегнута, ремень висит, сапоги нечищены, а под глазом, мать честная, еще и фонарь синий светится?!
– А я вольный казак!
– пискнул черт жалобно. Чует, как-то не свезло ему с энтой фразою, да поздно.
– Сам пью, сам гуляю! Так что, батька, может, вместе водки попьем да и песню споем?
– Ох ты ж, шалопай!
– улыбнулся по-отечески атаман и плечиком повел.
– А ну хватайте его, хлопцы, нагайки берите, да и впарьте ума задарма! Чтоб от души, да на все хватило: и на песни, и на водку, и на каспийскую селедку. Будет впредь честью казачьей дорожить!