Никола Тесла. Портрет среди масок
Шрифт:
Друг Теслы, Джордж Сильвестр Вирек, растянув толстые губы в улыбке, спросил:
— Почему вы говорите, что свобода мысли мизернее, чем можно предположить? И что, возможно, вообще нет никакой свободы?
Гость опустил глаза:
— Потому что ее, вероятно, нет.
— Вы когда-нибудь думали эмигрировать в Америку?
— Да, когда я был молодым нищим доктором.
Вирек записывал ответы в клетчатый блокнот сверкающим вечным пером.
— Мир — дикий танец кривой старухи, скрывшейся под маской бдительности, — переводил он слова Фрейда на язык поэзии. — Люди спят, и по жизни их несут бумажные змеи. Либидо —
— Что венский волшебник увидел в Америке?
— Манхэттен, — записывал Вирек ответ. — Кони-Айленд. Центральный парк. Чайна-таун, еврейский квартал в Лоуэр-Ист-Сайд. «Графа Монте-Кристо» в кинотеатре.
— Вам что-нибудь мешало? — оскалился Вирек.
Фрейд замолчал. Он сам привык быть тем, с блокнотом.
Откашлялся и ответил:
— Из-за тяжелой американской пищи мне пришлось в течение одного дня придерживаться диеты.
И не только это…
Он забыл рассказать Виреку о том, что организовал в Вене группу своих единомышленников — и теперь они как крепость в осаде — и что распахнутые двери Америки, как двери домов, так и двери в туалет, очень удивили его.
Когда они уже слегка утомились, поэт неожиданно спросил волшебника, знаком ли тот с его другом, Николой Теслой.
Фрейд нахмурился, потому что у него погасла сигара.
— Австрияк, который пальцами мечет молнии, — ответил он, потянувшись за спичками. — Припоминаю, как из него делали звезду французские и английские газеты.
Он выдохнул колечко дыма и всмотрелся в Вирека. Он слышал, что этот парень с продолговатой головой и лягушачьим ртом не просто журналист, но и поэт-символист, автор романа о вампирах. Его называли и новым По, и американским Оскаром Уайльдом. Он слышал о его связях с германским императорским двором. Вирек и в самом деле был внебрачным внуком Вильгельма I и в соответствии с этим мог стать нелегитимным кайзером.
Моложавый доктор, лицо которого казалось вытянутым за счет прически, на секунду появился в дверях.
— У Ференци забавная улыбка, — заметил Вирек.
Они сидели в уютных кожаных креслах в сумрачной библиотеке университета Кларка. Кресла пахли курагой. В синем дыме атмосфера библиотеки напоминала спиритический сеанс. За окном звенел полдень.
До Фрейда Вирек взял неформальное интервью у Кэтрин Джонсон.
Она рассказала ему о детских полетах Теслы, о возможности передачи изображения на расстояние, о хрупкости и огромной жизнеспособности, преодолевшей болезнь, которая предшествовала знаменитому открытию в парке Пешта…
Фрейд пускал последние дымы доминиканской сигары.
Хм, это было похоже на превращение куколки в бабочку и на шаманский экстаз, описанный Михайловским и другими русскими учеными.
Постой-ка, что говорил ему Юнг?
По привычке он схватился за блокнот.
Полусакральное состояние нарастающей интенсивности личности, способность магнетического воздействия на людей и на изменение законов. Отказ от регулярной работы — такой человек — или король, или нищий.
Такой
Все сходилось. Пара «добро — зло» суть природа этого дара, который не выбирают. Болезненность перед инициацией или в детстве. Состояние, близкое к эпилептическому припадку, опыт травматического экстаза. Глубокие сны. Смерть и возвращение. Полеты в небе или под землей на эпическом пути за знаниями, необходимыми племени. Постоянная сверхчувствительность. Молнии.
«Шаман! — начертал Фрейд на линейках блокнота. — Викторианский шаман!»
Неофициальный биограф Теслы больше не мог сдерживаться. Он рассказал все, после чего задал вопрос, ради которого напросился на интервью.
— Я должен спросить вас: не кажется ли вам, что он самым грубым образом украл благословение у библейского Иакова? — вымолвил он наконец. — Что он убил брата?
— Это ясно! — воскликнул Фрейд.
С подергивающейся складкой в уголке рта он объяснил, что…
93. Из дневника
Было место неровное, а день морозный и мрачный, а сердце суетное и лукавое, глаза, сном сокрытые, а тело земное и тощее, а руки грязные и трошеные.
Когда мне сказали, что Маркони получил Нобелевскую премию, я долго смотрел в землю. Казалось, у меня отняли славу, как у Ахиллеса или Сатаны Мильтона. В голове у меня раздался чужой голос:
— Гнев стал песней Ахиллеса. Что станет твоей песней?
— Человек вставил в мою катушку нечто вроде разъема. Получил Нобелевскую премию… — ответил я. — Я не могу воспрепятствовать этому. — Потом я собрался с силами и вымолвил мягче: — Дух, как ветер, летит куда пожелает, а мы судим об этом только по звуку.
Через неделю после того, как Маркони получил Нобелевскую премию, со мной что-то случилось. В то время, когда хор из «Аиды» пел:
Душа небес, слети на нас, осыпь нас блеском…Мир стал зернистым и шуршащим. Я провел ладонью по лбу.
Театр пережил метаморфозу. Исполнитель партии Радамеса посмотрел на меня глубокими черными глазами.
— Отпусти меня! — сказал я.
Голоса отозвались в ложах и в декольте. Они пели не на сцене, это чревовещала публика. Глаза дам и господ сделались одинаковыми. Кэтрин, Роберт и Джордж Сильвестр Вирек присоединились к свите жрецов.
Я не мог более следить за внезапной сменой настроений Верди.
Я думал, что стряхнул его с себя, как конь всадника.
Поднялся я исключительно легко.
Извинился. Вышел.