Николай I без ретуши

Гордин Яков Аркадьевич

Я не припомню в точности всего, что говорил государь несчастному коменданту, и привожу эти фразы только приблизительно верно в гораздо более мягкой форме, чем говорил государь, который в своем неудержимом гневе решительно не стеснялся никакими выражениями. Фельдман не осмеливался, да и не имел возможности что-нибудь сказать в свое оправдание. Во все время грозной речи государя он только молча кланялся и был красен как рак. Я думал, глядя на него, что с ним тут же сделает государь и он упадет замертво. Государь говорил, то есть, вернее сказать, кричал долго и много, все время сильно жестикулируя и беспрестанно грозя пальцем.

Мы, офицеры, и все наше начальство, понемногу

и потихоньку собравшееся в нашем классе, стояли ни живы ни мертвы, каждую минуту ожидая, что, покончив с Фельдманом, государь обратится к нам и, заметив какой-нибудь беспорядок, задаст и нам трепку. Но ему, видимо, было не до нас.

Вылив свой гнев на Фельдмана, он прошел дальше, не простившись с нами, как вошел не поздоровавшись.

И это было последний раз, что мы его видели. Так его фигура и запечатлелась во мне на всю жизнь, в своем грозном величии, заглушая тот симпатичный его образ, когда он являлся не Юпитером-громовержцем, а добрым любящим отцом своих многочисленных детей.

Из дневника Александра Васильевича Никитенко

10 марта 1833 года

Сегодня Николай Павлович посетил нашу Первую гимназию и выразил неудовольствие. Вот причины. Дети учились. Он вошел в пятый класс, где преподавал историю учитель Турчанинов. Во время урока один из воспитанников, впрочем лучший по поведению и по успехам, со вниманием слушал учителя, но только облокотясь. В этом увидели нарушение дисциплины… Повелено попечителю отставить от должности учителя Турчанинова.

После сего государь вошел в класс к священнику – и здесь та же история. Все дети сидели в полном порядке, но, к несчастию, один мальчик опять сидел прислонясь спиной к заднему стулу. Священнику был сделан выговор, на который он, однако, отвечал с подобающим почтением:

– Государь, я обращаю внимание более на то, как они слушают мои наставления, нежели на то, как они сидят.

Попечителю опять горе…!

12 марта

Посещение государем Первой гимназии имело более важные последствия, чем сначала казалось. Попечитель, наш благородный, просвещенный начальник, исполненный любви к людям и к России, – человек, которому недоставало только воли и счастия, чтобы занять один из важнейших постов в государстве, – одним словом, Константин Матвеевич Бороздин был вынужден подать в отставку…

Январь 1. Полночь. 1834 год…

Горе людям, которые осуждены жить в такую эпоху, когда всякое развитие душевных сил считается нарушением общественного порядка.

Увы, повторялась павловская ситуация – никто не был гарантирован от внезапных и труднообъяснимых вспышек высочайшего гнева и вздорных претензий, результат которых мог оказаться трагическим для попавших под горячую царскую руку.

Император, который не мог справиться с казнокрадством и неправосудием, считал своим долгом контролировать позу каждого ученика за партой.

Наблюдательная и острая Александра Смирнова-Россет, будучи фрейлиной императрицы Александры Федоровны и много лет находясь при дворе, имела возможность не только наблюдать императора Николая Павловича, но и слышать многочисленные истории из царствования Александра I. В частности, она кратко зафиксировала в своих записках ситуацию, которая явно показалась ей характерной.

Из воспоминаний Александры Осиповны Смирновой-Россет

Александр умел быть колким и учтивым. На маневрах

он раз послал с приказанием князя Лопухина, который был столь же глуп, как и красив; вернувшись, он все переврал, а государь сказал ему: «И я дурак, что вас послал». Николай Павлович сказал генералу Токаржевскому дурака и на другой день извинился перед фрунтом.

Сравнение Александра и Николая – сюжет достаточно распространенный, равно как сопоставление императора с его сыном.

Из воспоминаний писателя Николая Николаевича Фирсова

…Однажды в 1856 году, зимой, обойдя посещенное им артиллерийское училище и спустясь к подъезду, Александр Николаевич довольно долго одевал свое пальто и свою высокую конногвардейскую фуражку. Юнкера толпою стояли кругом и следили молча за движениями императора. «Что? удивляетесь, что я так долго укутываюсь? – весело и добродушно обратился к ним Александр Николаевич, тщательно надевая фуражку. – А видите, я раз отморозил уже себе уши, так теперь запрятываю их поглубже под фуражку».

Его родитель, Николай Павлович, был суровее, разговаривал мало, почти не улыбался; но всегда дозволял носить себя по лестницам и выносить из подъезда в сани. На этот раз, в 1853 году, когда мы хотели поднять его, чтобы внести в 3-й взвод по лестнице, его величество строго приказал: «Не тронь». Юнкера отступили, насколько позволяла толкотня. Начальство, бледное и трепещущее, продолжало идти вслед за ним. Чувство, граничащее с паникой, сообщилось всем, и до того все были смущены, что в 3-м и 4-м взводах дисциплинарные проступки стали проявляться на каждом шагу.

На пороге средней и самой большой камеры верхнего этажа, расположенной как раз над караульной залой (камеру эту звали у нас «Москвой», а заведывавшего ею портупей-юнкера величали титулом московского генерал-губернатора), – на пороге этой «Москвы» портупей-юнкер подошел к государю с рапортом, до того смущенный, что выступил вместо левой ноги с правой: с фронтовой точки зрения это было непростительным проступком, за что портупей-юнкера государь назвал дураком. Дальше все шло как-то неладно. Кто-то оказался без галстука, кто-то с расстегнутым воротником и т. д. Государь был настолько разгневан, что, спускаясь вниз, не только не обошел других частей здания, но даже – чего никогда не случалось прежде – не удостоил заглянуть в лазарет. Накинув в коридоре поданную ему шинель и покрывшись своей тяжелой кирасирской каской, он быстро вышел на крыльцо. Сани стояли у подъезда. Толпа юнкеров робко приблизилась было к нему и попыталась подсадить его в сани, но император, опять строго оглянув нас, скомандовал: «Налево кругом!» – сам сел в сани и подозвал к себе генерала Резвого.

Юнкера, отступившие в коридор, видели сквозь открытую дверь подъезда, что он несколько минут что-то гневно говорил начальнику училища. Потом сани тронулись и быстро исчезли в облаке снежной пыли. Сумерки сильно сгустились уже… Тревожно разошлись юнкера по камерам. Что-то будет?..

А быть могло многое: даже уничтожение училища, размещение его юнкеров по кадетским корпусам; даже разжалование в солдаты старших воспитанников и в кантонисты [39] младших. Так, по крайней мере, полагали юнкера; и не менее юнкеров встревоженное начальство едва ли не разделяло этих опасений.

39

Кантонисты – воспитанники школ для солдатских детей. – Примеч. ред.