Никому не говори
Шрифт:
Она зачеркнула слова, заключенные в скобки. Вероятно, это была попытка пошутить, но она правильно рассудила, что шутки в данном случае неуместны. Она попыталась полностью вымарать эти слова, но Элли сумела разобрать их.
Я знаю ребят, готовых убить ради «привилегий», которые имеются у меня. Но иногда я думаю, может быть, у них жизнь лучше моей. По крайней мере, они свободны. Никто ничего не ожидает от ребенка, у которого ничего нет. Мне постоянно твердят, что мне повезло, но в действительности моя так называемая привилегированная жизнь…
Элли чувствовала,
Она почти слышала мысли Джулии, представляя, как та водит ручкой по бумаге, пытаясь подобрать подходящие слова, чтобы закончить предложение. Пытаясь сказать, что эта жизнь гораздо тяжелее, чем может показаться. Что эта жизнь вызывает отвращение. Что эта жизнь — причиняет боль.
Да, Джулия остановила свой выбор на этих словах. Возможно, она даже осознавала, что это звучит несколько мелодраматично. Она не страдала от реальной, физической боли или парализующей депрессии. Но она страдала под тяжким бременем своей жизни, о чем никто не желал слышать. И почему бы ее словам не звучать мелодраматично? В конце концов, ей было шестнадцать лет. Почему ей не должно быть позволено предстать в образе драматической королевы? Почему ей не должно быть позволено делать то, что позволено делать другим тинейджерам? И разве не было это целью данного письма?
Элли представила, как Джулия пишет слова, которые она в конце концов подобрала:
…моя так называемая привилегированная жизнь причиняет мне боль. Мне больно слышать, что я не должна растрачивать попусту свой потенциал. Мне больно слышать, что от меня ожидают больше, чем от других, потому что я получаю больше, чем другие. Мне больно думать о том, что я никогда не стану человеком, каким должна была бы стать. Мне больно ощущать одиночество каждую секунду, даже когда меня окружают люди. И мне больно осознавать, что я не могу выразить все эти чувства.
Элли ощущала, как кровь пульсирует в ее жилах. Мокрые волосы прилипли к голове. Руки и ноги начали побаливать, но она продолжала молотить кожаный мешок.
Мысли Джулии блуждали в разных направлениях, в результате чего на бумаге продолжали появляться помарки, но слова лились свободнее. Ее эмоции истекали из нее, как паста из ручки, как пот из пор Элли.
И тут на лист блокнота упала слеза, на букву «ч» в слове «чувства», превратив ее в бесформенное пятно. Душевные силы изменили ей. Нужно было заканчивать.
И поэтому я решила покончить с собой.
Элли продолжала бить мешок ногами. Никакого взлома. Никаких необъяснимых отпечатков пальцев. Похоже на то, что разрезы на запястьях сделаны самой жертвой. Теплая вода и алкоголь — 0,16 промилле — способствовали истечению крови. На затылке присутствует шишка, но, по мнению Джинджера, она образовалась в результате падения девушки в ванне после того, как она перерезала себе запястье.
И тут до слуха Элли начали доноситься звуки голосов, слышанные ею в течение дня.
Кэтрин Уитмайр, умоляюще: «Сделайте что-нибудь. Это моя дочь».
Санитар: «Нам здесь делать нечего».
Макс, желающий сказать нечто большее, но ограничивающийся вопросом: «У тебя все в порядке?»
Роган, говорящий, что они все провалили:
Даже Джесс спрашивал ее, все ли у нее в порядке.
И тут она услышала голоса из прошлого. Ты должна научиться мириться с действительностью, Элли. Сколько раз слышала она эту проклятую фразу? Как будто она могла примириться с тем фактом, что ее отец вышиб себе мозги из собственного пистолета. Как будто она могла отбросить в сторону свое прошлое, словно использованный пакет из магазина.
Погруженная на сей раз в собственные мысли, она нанесла удар в прыжке.
Когда мать Элли пыталась объяснить, что Джерри Хэтчер не убивал себя, никто не слушал ее — ни Департамент полиции Вичиты, ни городская прокуратура, ни соседи, — никто, кроме Элли. И вот к чему это привело.
Поэтому, когда сегодня Кэтрин Уитмайр умоляла ее: «Пожалуйста, выслушайте меня», разумеется, Элли не стала ее слушать. Она хотела крикнуть ей: «Извлеките урок из истории Джерри Хэтчера!»
Но Элли не хотела принадлежать к полицейским такого типа. Она не хотела шутить в адрес несчастной, нерадивой матери погибшей девушки, как это делали те санитары. Она не хотела бесстрастно регистрировать коробочки из-под лекарств, как это делал судмедэксперт Джинджер. Она не хотела быть сотрудником полиции, который не потрудился хотя бы спросить, почему предсмертная записка Джулии Уитмайр была не распечатана на принтере, а написана от руки, причем на листе из блокнота, так и не найденного в доме.
Элли не хотела быть как все.
Неожиданно, как будто ее опять ударили в голову, она поняла, что именно не давало ей покоя при виде места преступления в доме Уитмайров. Она перестала избивать мешок, поднесла боксерские перчатки к груди и наклонилась вперед, чтобы отдышаться и предотвратить надвигавшуюся судорогу мышц.
Роган был прав. Ей пора трезво взглянуть на это дело.
Часть II
Рамона
Глава 15
Как следователь, Хэтчер была убеждена, что наибольшего успеха она способна добиться лишь в том случае, если ей удастся проникнуть в сознание жертвы преступления. Такого рода сопереживание не имело особого значения при расследовании имущественных дел и проведении облав на проституток, но, прослужив два года в оперативной группе по раскрытию убийств, детектив была уверена в том, что может — хотя бы частично — ощущать переживания жертвы в последние моменты ее жизни.
Элли нравилось думать, что она обладает прирожденной способностью представлять внутреннюю жизнь других людей. Она отмечала закономерности в поведении. Она читала выражения лица. Она имела тонкое чутье в отношении того, чем живут люди.
Но, помимо того, что она сумела представить, какие чувства испытывала Джулия Уитмайр, когда писала предсмертную записку, проникнуть в ее внутренний мир было для Элли весьма непросто.
Разумеется, она помнила, какие эмоции обуревали ее в юности. Она также помнила, чего ей стоило совершенствование физической формы. Ты не станешь Мисс Тинейджер Канзаса, будучи такой толстой.