Никто, кроме нас!
Шрифт:
– Мы что, не казаки?!
– Это наша земля!
– Скорее давайте!
– Дядя Игорь!
– Мы сможем!
Мужчины растерянно озирались. Потом вертолетчик сказал:
– Пацаны… У меня в Архангельске такой же… я не знаю, чего с ним… Но как же вы… А если собьют?!
– А если младших перережут?! – крикнул вдруг я. – Лететь надо, а не трепаться!
– Я ж не отмолюсь, – голос Шевырева дрожал. – Я ж не отмолюсь…
– А мы за тебя попросим, атаман, – тихо сказал Колька. Он опять стоял перед мужчинами – прямой и совсем не взрослый, я сейчас видел, что не взрослый…
И все-таки
– Грузимся, – сказал алексеевец. – Сейчас будут наши с боеприпасами.
– Берите больше «Мух»! – крикнул терец.
И все сразу завертелось и закружилось – каруселью. Как всегда бывает, если решение принято – и обратного пути нет.
А мне сразу стало легче.
Мы взлетали по двое, с промежутком в несколько секунд между машинами и в полминуты между парами. Ветер тянул машины в сторону еще на полосе; груз, уложенный в моих ногах и на боковых подвесках, тут был даже плюсом, он утяжелял мотопланеры. Наш «Ставрик» нес два десятка «Мух», два десятка гранат «РГ-42» с нашего же консервного завода и сколько-то цинков с патронами к автоматам и ПКМ. Мы были затарены в перегруз. Если честно, я думал, что не оторвемся – движок выл и даже скулил.
А когда мы оторвались… Честное слово, если бы я знал, как это будет – я бы вцепился во взлетку пальцами, зубами и вообще корни пустил. Нас рвануло в сторону и, как мне показалось, перевернуло. «П…ц, – подумал я без наигрыша. – Мама, прощай… только бы сразу головой об землю… и чтоб шлем не спас, а то буду жить инвалидом…»
– Бляяяяяааааа!!! – услышал я вой Витьки, пронзительный и жуткий. И понял, что мы летим более-менее ровно, а штаны у меня сырые.
Я обдулся. Но в тот момент меня это ничуть не занимало.
Я не мог понять, управляет Витька машиной – или нет. Двигатель был вырублен, но мы летели не меньше чем за сто. Что-то мелькнуло слева и справа – и только когда это мелькнувшее унеслось назад, я сообразил – мы пролетели между двумя танками!!!
– Витька, земля!!! – заорал я в переговорник.
Плечи и голова Витьки над спинкой сиденья изобразили что-то типа «НА Х…Й!!!» Я заткнулся.
Тонко свистнуло, дернуло машину, зажужжало. Металл рядом с моей правой ногой вспучился, как асфальт, через который прорастает деревце. Потом был удар в шлем – как будто палкой. В левом глазу взорвалось, и я несколько секунд им ничего не видел, но испугаться не успел – зрение вернулось.
Внизу, среди вихрей, поломанных деревьев, взрытой земли, каких-то обломков и огня дрались люди. Кто чем. Как в кино (давно у меня не возникало этого сравнения). Дальше – около разваленного дома – возле растянутого брезента махали руками несколько человек, стоял танк…
– Колька, бросай, сука-а! – Витька закрутил шлемом.
– У-у-у-у-у!!! – взвыл я, не зная почему разрывая сцепы груза. Ногами выпихнул ящики из-под ног, надрывая живот и бедра. Нас бросило куда-то в сторону, опять перевернуло… Шарах! Теперь точно перевернуло, кубарем. Господи, пусть сразу, чем такой ужас… не полечу, во второй раз – ни за что не полечу!!! Я не хочу! Я жить хочу!
Снизу снова ударило в броню. Так, что нас подбросило. Я плакал и в голос ругался матом.
Мы летели обратно…
…Починенный мотор на «Не дрищи!» вышел из строя на обратном пути. Машину грохнуло оземь рядом с полосой. Андрюшку выбросило из планера – без сознания, со сломанными лопнувшим ремнем ребрами, головой в ангар… Олежка Гурзо тут же пересел на «Воина небес» вместо Женьки Битцева, которому винтовочная пуля попала в правый бок и вышла через грудь – прилетел он уже без сознания, в сиденье натекла кровь, как в тазик. Олег смахнул эту страшную лужу рукой – и они взлетели вторично как раз перед нами…
Из второго вылета не вернулся «Жало». Пашка Дорош и… и мой Витька Фальк. Ребята видели, как «Жало» загорелся и сел на турецкой территории, почти в самый бой. Но думать об этом было некогда. Мы, наверное, были похожи на чокнутых приговоренных к смерти, которые сами – причем споро, радостно и бодро – строят себе эшафот.
Нужен был и третий вылет.
Нужен, что тут делать…
…Это потом мы узнали, что окруженные было алексеевцы, 12-й и 15-й кубанские полки, получив боеприпасы, ударом с тыла прорвали окружение, отвлекли на себя наступавших – и фронт не только удалось восстановить, но и потеснить врага почти на семь километров обратно. А тогда – можете поверить, нас это не очень интересовало.
Мне помогла сойти со «Ставрика» Дашка. Буря вроде бы стала потише, и я увидел, что со стороны станицы бежит огромная толпа. Вяло подумал: «Ой, что будет…» Дашка стащила с меня шлем (я не сопротивлялся) и обеими руками схватила меня за щеки, глядя мне прямо в лицо ненормальным взглядом – жадным каким-то.
– У тебя… – Губы Дашки прыгали. – У тебя… глаз…
– Что? – прохрипел я, расклеивая губы.
Она зашарила трясущимися руками по карманам, достала зеркальце, сунула мне под нос и проревела:
– Смотри-и-и… миленький мо-о-о-ой!!!
Е-мое. Левый глаз у меня был красный. Весь. Целиком. По щеке текли слезы с кровью. Я посмотрел на шлем и увидел, что он распорот слева. Это вот, значит, чем меня ударило – пулей… А Дашка уже висела у меня на шее и целовала, целовала, целовала – в губы, в щеки, в нос, в лоб, в здоровый глаз, шарила руками по голове, по плечам, по лицу и что-то бормотала.
Потом подбежала мама. Пошатнулась и упала на меня. Я не выдержал двойного веса и сел на бетонку. Тело мягко гудело, в голове переливалась горячая ртуть – туда-сюда, плавно и почти приятно. Вокруг говорили, ходили, бегали, плакали, кричали, даже пели и падали, кажется… и смеялись. Смеялись!!! Мне с трудом удалось сфокусировать внимание на прибежавшей из сада матери Кольки и Сашки. С ней примчалась их сестра Ирка.
– А ну-ка, иди сюда, сынок, – сказала тетя Света.
Я не верил своим глазам – Колька, только что важно разговаривавший с майором-вертолетчиком, попятился от матери, а Сашка оперативно скрылся за его спину.
– Ма, ты чего? – осторожно спросил Колька. Окружающие наблюдали за происходящим с немым восторгом.
– Свет, Свет, – окликнул ее Шевырев, – ты полегче… сын-то у тебя настоящий герой!
– А вот я ему за геройство и медальку припасла, – в руке у женщины возник сложенный вдвое ремень. – Иди-иди, сынок, – с прежней ласковостью она поманила Кольку пальцем. – И ты, младшенький, далече не убегай.