Никто не умрет

Лена Л.

– Все, хватит. Достали вы меня все.

Из встроенного в стену шкафа он вытащил объемистый черный чемодан и стал бросать туда свои вещи, которые попадались ему под руку.

Хан смотрел на эти торопливые сборы и не знал, что ему делать.

Полина причитала над сыном, заклеивала ему порезы и ссадины пластырем, изредка подливая масла в огонь, своими комментариями:

– Давай, собирайся, а я к твоему начальству пойду и расскажу. Все расскажу. О чем молчала столько лет - тоже. И про Бореньку... Все узнают,

что ты за человек... преступник...

– Беги отсюда.
– сказал Олег Хану.
– Если эта дура с ума спятила, и собирается все рассказать, то тебе надо срочно уезжать из этой страны.

Он схватил не закрытый чемодан в охапку и скверно ругаясь, вышел на улицу. Возле дома собралось несколько человек зевак - соседей и случайных прохожих. Они расступились, пропуская Олега к машине. Тот бросил чемодан с торчащими из-под закрытой крышки вещами в багажник.

Хан его догнал, когда тот уже сидел за рулем и вставлял ключ в замок зажигания.

– Стой, объясни, что такое "все"? Что она мне может рассказать?

Олег провернул ключ в замке зажигания, мотор забубнил, приглушая голос.

– На все плевать... и ты беги отсюда...
– сказал он, захлопнул дверцу.

Машина с визгом рванула с места, окатив собравшихся облаком пыли. Хан вернуться в дом к всхлипывающему Сашке и причитающей над ним Полине.

– Иди спать, мне надо поговорить с матерью, - сказал он Сашку.

Тот послушно встал, но Полина обеими руками ухватила сына за рукав

– Ты не можешь здесь распоряжаться!
– кричала она, обратив к Хану пылающее яростью лицо.
– Ты тут не хозяин. Ты тут никто! Убирайся отсюда! Не мешай нам жить.

Сашок оттолкнул мать, и с криком "Надоела! Достала!" бросился в свою комнату. От толчка Полина качнулась. Схватившись за перила рукой, она неловко осела на ступени лестницы, ведущей на второй этаж, где располагалась спальня сына.

– Что ты наделал, урод разрисованный?! Что смотришь своими ядовитыми глазищами? Не боюсь я тебя! Сатана!
– злобно шипела она, брызгая слюной.

– Мать, ты в своем уме?
– Хан не понимал причину бешенства. Он не был виноват в том, что сейчас произошло между ней и Олегом, и не имел отношения к незаконным делишкам Сашка, за которые тот получил взбучку от отца.

– Мать? Какая я тебе мать?
– взвизгнула Полина и вдруг сникла, обхватила голову руками и закачалась взад-вперед, тихо поскуливая.

Потом она подняла голову, странная улыбка появилась на ее лице.

– Ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя, всех вас. Душа изболелась. Зло в тебе страшное. Убила бы. Только об этом надо было раньше думать, когда ты был маленький. А теперь попробуй тебя убей...

– Хватит, - оборвал он ее.
– Просто, рассказывай все, что ты знаешь, но до сих пор скрывала!

– Я все расскажу. Всем порасскажу, в телевидение напишу. Про то, как муж мой продал сына. Про то, как мужа моего треклятого направили в командировку в китайскую милицию, а я, дура, взяла турпутевку и поехала с ним и сына Бориску с собой взяла. Ох, я дура-дура! Сама своими руками. А Боренька-то так радовался, что с мамой и с папой поедет на поезде...

Полина посмотрела в зашторенное окно, за которым была темнота, словно пыталась разглядеть в ночи свое прошлое.

– Когда Борис родился, все удивлялись - какой красивый мальчик. Вот и сглазил кто-то...

– Какой Борис?
– перебил ее Хан, - Ты о ком говоришь?

Глаза Полины уперлись в переносицу Хана, она привстала и подняла руку, будто хотела его ударить.

– Слышишь, о чем я тебе толкую, тупая твоя башка! Пропал мой мальчик по ту сторону границы. Пропал Боренька, и его не нашли. В озере искали, в лесу искали, в горах искали. Ихний милиционер пришел и говорит - утоп. Тогда Олег привел тебя. Надо, говорит, японского малыша увезти в Россию.

Ноги Хана неожиданно отяжелели, будто он пробежал тридцать километров. Хан присел на корточки.

– Какого говоришь? Японского?
– переспросил он.

– Олег стал перекрашивать тебе волосы в рыжий цвет, - продолжала, не слушая его, Полина, - У Бориса волосы рыжие были. Не знаю, куда пограничники смотрели, тебя с Борисом никак нельзя было спутать ни по внешности, ни по возрасту. Ведь ему было 5, а тебе - 3 года.

– Рыжий?
– он бездумно повторил за Полиной слово, случайно зацепившееся за сознание.

– Рыжий, как солнышко, - обрадовано подтвердила Полина, - Сейчас покажу его фотографии.

Полина, тяжело цепляясь за поручни, встала со ступенек, зашаркала на кухню. Хан последовал за ней. Она поставила стул около навесного шкафа, потянулась к верхней полке.

– Я ни одной фоточки не выкинула. Когда он "заметал следы" и уничтожал все, что сына касалось, я спрятала кое-что от него подальше, чтобы память сохранить.

Полина вытащила из шкафа сверток и, качнувшись, слезла со стула. Сдвинула на столе посуду в сторону, смахнула крошки, положила на освободившееся место сверток, грузно плюхнулась рядом на стул, бережно развернула желтую оберточную бумагу. Внутри оказалась поношенная детская футболка с цифрой: "5".

– Бореньке должно было исполниться пять лет, - сказала Полина, дрожащими руками разглаживая слежавшуюся в жесткие морщины материю. В футболку были завернуты кучка фотографий, сделанных при помощи фотоаппарата "Polaroid".

Хан взял одну из них. С фотографии на него смотрел рыжий мальчик с огромными голубыми глазами, курносым носом и веснушками во все щеки.

– Дай мне ее, - попросил Хан.

Полина прищурила глаза с хитрым видом.

– Я дам, если найдешь Бореньку в этом треклятом Китае живого или мертвого.