Никто не уйдет живым
Шрифт:
«А потом что?» Если она потратится на такси, у нее не останется ни пенни до пятничной зарплаты.
– Ну, я знаю, што его надо чуть подкрасить да подлатать. Весь дом. Поэтому цена и соответствует теперешнему состоянию, ага? Поэтому я и вернулся сюда, в родной старый городок. И когда я с этим местом разберусь, оно вернется, да? К прежнему блеску. Ты его и не узнаешь. Мы с кузеном не просто красавчики. Но пока што, ага, я сделаю так, штобы тебе было поудобнее. Как тебе? Честное предложение. Может, телик поставлю? У нас есть лишние. Креслице мягкое. Штобы было где посидеть, што посмотреть, ага?
– Нет, спасибо. Мне
– Нет никакой работы. Мы это уже выяснили. Ничего у тебя нет, только шмотки, в которых ты стоишь. И правду сказать, милаха, шмотки неказистые. А работу ты не найдешь, если будешь выглядеть как бродяжка без адреса. Встречают-то по одежке. Но у тебя теперь есть приличное жилье. Работа будет потом. В Ковентри мест не больше, чем тут. Везде одно и тоже. Страна в жопе. По крайней мере, те, кто не знают, чего делать. Как себе помочь, типа. Потому што никто тебе в этой жизни помогать не станет. Мамочка заставила меня это усвоить. Твоя небось тоже пыталась тебе объяснить, да ты языком трепала. Пора, типа, начинать думать по-взрослому. Пора начинать слушать. И куда это ты так поздно вечером побежишь, э? К парню? Какому-то пацану, который тебя выставил? Умный ход.
– Перестаньте! Вы меня не знаете. Вы ничего обо мне не знаете.
– Ты удивишься, столько я всего обо всем знаю. Только дурак иначе подумает о Макгвайре, девонька. А у кого из нас есть домик с шестью спальнями и обустроенным чердаком, а? У кого свой бизнес? У меня. Не у тебя. У тебя ничего нет. Но я протягиваю руку. Помощь предлагаю. Первая ступенька в лестнице. Кусать меня за палец – последнее дело, сестренка.
– Понедельник. Это мой последний день.
– Ой, какая ты упрямая. Не знаешь, што для тебя лучше. Ну ладно, понедельник так понедельник. Как хошь. Заплатила за месяц – можешь жить месяц, а можешь валить хоть щас. Мне же легче будет, честно. Только залога ты не получишь. Это не обсуждается. Ты нарушила договор. Я што тебе, благотворитель?
Драч ухмыльнулся. Она долго молчала, пока он стоял, подняв бровь, и ждал, что она будет спорить.
– Опять ты затихла. Потому што знаешь, сестренка, што сказать тебе нечего.
Он вышел в дверь боком, пружинящей походкой, довольно склонив набок кудрявую голову.
Стефани подскочила с кровати и захлопнула дверь.
Она услышала, как снаружи стихли шаги Драча, словно он думал, не вернуться ли, чтобы отчитать ее за хлопанье дверями, как будто она была подростком, закатившим истерику. Стефани снова вспомнила о Вэл, своей мачехе, и ей захотелось кричать.
Она повернула ключ в замке так быстро, что вывернула запястье, а потом прижалась к двери и ждала, пока не услышала, как заскрипели ступеньки, ведущие к его квартире. Вдалеке захлопнулась дверь.
Стефани легла на кровать и закрыла лицо руками.
Девять
Когда Стефани раздевалась перед сном, квартирантка из комнаты напротив начала плакать.
Должно быть, это ее Стефани мельком видела раньше. Высокая девушка с приятными духами издавала теперь дрожащие рыдания, и через две стены до Стефани доносились звуки, полные того отчаяния, которое поднимается с самого дна легких, от которого в горле жгучий вкус, как от морской воды. Этот звук прекрасно сочетался с ее собственным положением и самим домом, где словно бы процветало несчастье.
Вся
«Плохо дело». Она не сможет просто лежать в кровати, купаясь в жалости к себе, и слушать вот это.
Соседке по коридору было очень больно. Ее отчаянием могло объясниться и то, почему она раньше не заговорила со Стефани и даже не замедлила свой бег к комнате; может, она была просто не в состоянии с кем-то общаться.
Но была ли это та же самая женщина, которую она слышала прошлой ночью за камином?
Это не могла быть она, потому что голос в камине доносился с другой стороны – кажется, из другой части дома. Так что здесь могут жить две глубоко несчастные женщины. Три, если считать ее саму.
Еще одна мысль настигла Стефани. Другая квартирантка может быть в том же положении, что и она: на мели, под давлением, под угрозой насилия за непокорность, увязшая, загнанная в угол… Преувеличивает она, или таков и был подтекст недавнего разговора с домовладельцем?
«БОЛЬШАЯ КОМНОТА. 40 ФУНТОВ В НИДЕЛЮ. ТОКА ДЕВУШКИ». Почему?
Стефани отперла дверь своей комнаты и вышла в коридор.
И встала как вкопанная, не дотянувшись до включателя.
Ощущение было сродни выходу на улицу без пальто. Температура воздуха резко понизилась – чудовищный холод дал о себе знать, как только ее окутала плотная тьма. И запах, заставивший ее замереть – запах вроде того, что бывает внутри деревянных построек, с нотками пустоты, пыли и старых опилок, как в дровяном сарае. Ее охватило чувство, что она только что ступила в какое-то другое здание. Или прежнее место изменилось так кардинально, что с тем же успехом могло быть чем-то иным.
Одинокий уличный фонарь за пределами сада скупо высвечивал силуэт деревянных перил и бледный кусок стены возле лестницы. Полоска света, падавшего из комнаты Стефани, выхватывала темный ковер и обшарпанный плинтус. Красная дверь напротив была едва видна.
Но странно – ее радовали эти смутные намеки на неказистый интерьер здания, потому что они были реальными, в то время как она чувствовала… Да, теперь она могла лучше ее распознать… она чувствовала острую скорбь. Покинутость. Как в первое утро после смерти ее папы. Безнадежность, воплощенную в полной мере, удушливую и изнурительную одновременно: такую, что сведет тебя с ума, если не пройдет за несколько минут, если не наступит облегчение. Но то, что она чувствовала этим вечером за дверью своей комнаты, было хуже, потому что неподъемное одиночество той, которая на самом деле его испытывала, не заканчивалось. Вот что было самым странным.
Это настроение или чувство, затопившее материальное пространство коридора, не осознавалось как принадлежавшее ей, как порожденное ее собственными эмоциями. И эта убежденность – что Стефани поглотило чье-то чужое отчаяние, что она, по сути, ступила в его орбиту – какой бы иррациональной она ни была, придуманной тоже не казалась.
Или нет?
Теперь, когда и сама она вышла за пределы уравновешенного состояния рассудка и того, что считала подлинной безопасностью, сделав всего лишь обычный шаг за порог комнаты, Стефани услышала собственное хныканье. И, потрясенная звуком своего тихого плача в холоде и полумраке, безбрежном до головокружения, ударила по выключателю на стене.