Никто не знает ночи

Браннер Ханс Кристиан

Симон пытался овладеть своим лицом. Он поднял глаза и увидел огромную тень, медленно движущуюся по потолку и голым стенам. И вновь уставился на стол.

– Давай предположим самое ужасное,– сказал Кузнец. – Я не утверждаю, что так именно и обстоит на самом деле, но мы обязаны принять это в расчет. Он помог тебе…

– Если бы он мне не помог, я бы сейчас…

– Я знаю. Не перебивай меня. Мы обязаны исходить из наихудшего. Почему он привез тебя сюда? Не лучше ли было бы подождать, пока ты сам смог бы доехать на трамвае?

– Он не рискнул оставлять меня в доме.

Гости напились, он не доверял им. На улице поблизости была заваруха.

– Так. Ты говоришь, что вас остановили немцы. Он вышел из машины и поговорил с ними. Что он им сказал?

– Не знаю. Не слышал.

– И ты не спросил?

– Он сам не знал. Просто болтал.

– Вот как. Ты говоришь, он высадил тебя у Воллена. Сюда ты пошел один. Через полчаса здесь появляется он. Каким образом это могло произойти? Ты дал ему адрес?

– Не знаю. Наверно. – Симон ногтем ковырял зеленый линолеум Неспешные шаги остановились. – Я не помню, – сказал он в плотную тишину. – Я дошел до ручки. Был не в себе.

– А сейчас ты в себе? Посмотри на себя.

Симон взглянул прямо в большое лицо. Многочисленные глубокие складки растянулись в улыбку, в голубых глазах светилась снисходительная насмешка.

– Так дал ты ему адрес, сынок? Говори правду. Не давал.

– Нет, – ответил Симон, переводя взгляд на стол.

– Ну вот. Остается одна возможность, а именно – он тайком пошел за тобой посмотреть, куда ты направляешься. Зачем?

– Не знаю. Он был… он много выпил.

– Так он к тому же еще был пьян? Неплохо сработано для пьяного. Но это ничего не объясняет. Почему он пошел за тобой? Что ему здесь было надо?

Симон чертил пальцем узоры на столешнице. Веки его смежились, речь замедлилась, голос звучал глухо:

– Он ведь не мог вернуться домой. И больше не мог быть один. Ему некуда было больше пойти. Что ему оставалось делать? Мне следовало бы догадаться. Ведь я его знаю. Он мой брат…

Кузнец негромко засмеялся. Он положил руку на плечо Симона и потряс его.

– Идем, тебе надо лечь. У тебя же глаза слипаются. Ты говоришь во сне.

Симон вздрогнул.

– Что?… Что я сказал?

– Ничего, кроме полнейшей чепухи. Идем. Поговорим, когда ты выспишься.

– Нет, время не ждет. – Симон энергично растер лицо. Кожа казалась омертвевшей. – Сперва я должен тебе кое-что сказать. Прямо сейчас. Я должен сказать это сейчас.

– Ну тогда говори, только поскорее.

Симон растерянно огляделся. Потом взял чашку с черным кофейным суррогатом и опорожнил ее.

– Погоди, – сказал он, сглатывая комок в горле.

– Во что ты влип? Что-нибудь по женской части?

– Да… то есть…

– Ну, выкладывай же. Что за женщина? Она что-нибудь знает? Ты ей рассказал о нас?

– Может быть… нет, не знаю…– Симон боролся со сном. Но сон все равно наваливался, быстро, неумолимо, словно жуткий черный паук. Что-то клейкое, колючее опутывало Симона со всех сторон, даже мысли и слова все крепче запутывались в тягучей невидимой паутине. – Я не помню… ничего не могу вспомнить… я не думаю… но…

– Рассказал? Посмотри на меня. – Большое лицо вдруг приблизилось

вплотную. Голубые глаза улыбались. – Нет, ты этого не сделал.

– Нет, я ничего не говорил, но…

– Но что? Она опасна? Тебе что-нибудь про нее известно?

– Нет, не известно… я ничего не знаю… но…

– Ерунда. Либо ты спишь, либо пытаешься придумать что-то в его защиту.

– Нет, я не сплю. – Симон стряхнул с себя сон. – С ним это никак не связано. С ним все в порядке. Ты мне не веришь? Клянусь Всевышним, что…

– Всевышнего оставь при себе. Больше об этом ни слова. Я знаю все, что мне нужно знать.

– Это значит, что…

– Больше ни слова! – Огромная лапища тяжело опустилась на стол. – Хватит с меня этой чепухи. Я и так потратил на тебя кучу времени. У меня сейчас на шее самая скверная группа – такой еще никогда не было. Все они уже на грани истерики. Вчера их отправить не удалось. Я не знаю, что случилось, я не получил новых указаний. Но что-то не так. Что-то нехорошее носится в воздухе, я замечаю это по всему. Ты, надеюсь, сам способен сообразить, что поэтому мы не можем позволить себе роскошь идти на риск.

– Значит, ты не веришь ни единому моему слову. Тебе хочется думать, будто он работает на немцев.

– Раскинь мозгами. Если бы я так считал, то, естественно, предпринял бы совсем другие шаги и меры. В этом случае мы бы сейчас здесь не сидели. Не знаю, во что он там играет, но это не важно. Отпустить его мы не можем– слишком опасно, так куда же его деть? У нас нет времени. Он должен исчезнуть, у нас нет иного выхода.

– Тогда я тоже хочу исчезнуть. – Голова Симона медленно опустилась на стол, лицо уткнулось в скрещенные руки. – Он не виноват. Это я виноват. Это полностью моя вина. И я должен ее искупить. Это я… – Затылок и плечи затряслись от рыданий.

Кузнец подошел к нему, коснулся его своей громадной узловатой рукой, мягко погладил по волосам.

– Эх, малыш, – произнес он, медленно качая головой, – эх, малыш… Рыдания усилились.

– Замолчи. Не трогай меня. Ты мне не веришь…

Могучая ладонь продолжала делать свое дело, спокойный неумолимый голос, казалось, доносился откуда-то сверху.

– Ну, конечно же, я тебе верю. Но ты чересчур мягок, братишка. Стыдиться тут нечего. Этим свойством отличаются самые лучшие люди. Но на такие дела ты не годишься. С тобой творится что-то неладное, я это давно заметил. Тебя надо переправить на ту сторону, слышишь? Я переправлю тебя.

– Правильно, отошлите меня. Куда подальше. Чтобы я исчез, как и он. Лучшего я не заслужил. Я ни на что не гожусь, ты сам сказал… Пусти…

Могучая ладонь задумчиво задержалась на затылке Симона, на его костлявых плечах, на бицепсах. Складки на тяжелом лице стали глубже, глаза смотрели вдаль.

– Малыш, подумай, что нам предстоит. Скоро мы победим, и тогда начнется настоящая работа. Уже через десять-двадцать лет мы увидим начало совсем нового мира – мира, в котором можно жить. Подумай об этом. Ты не должен уходить. Мы не хотим лишиться тебя. Ты не имеешь права заразиться от него.