Никто не знает ночи
Шрифт:
4
– Томас? – Она тихонько рассмеялась. – Значит, тебя зовут Томас?
– При крещении меня нарекли Томасом, но никто меня так не называет. Говорят Том или Мас.
– Со мной та же история, – сказала она. – Меня зовут Марта Мария Магдалена и еще парочка имен, которых я даже не помню. Но меня все называют Магда или Лена. Только отец зовет Магдаленой.
– Вот как, у тебя есть отец? – спросил он, смеясь.
– А что в этом смешного?
– Не знаю. Просто смешно.
– Кстати,
– Вот видишь. И я тоже – никогда не видел своего отца.
– А этот – мой отчим, – сказала она после недолгого молчания. – Или был им – нынче он просто ребенок.
– Что ты имеешь в виду?
– Он впадает в детство. Мне приходится помогать ему со всем – раздевать, одевать, мыть, кормить. Вообще-то он все может сам, просто комедию ломает. Он соображает лучше, чем кажется. Но делать нечего, я вынуждена держать его дома.
– Почему? Разве ты не можешь?…
– Хватит об этом, хватит говорить о нем, давай поговорим о нас. У нас мало времени.
– Который час?
– Не хочу об этом думать сейчас. Я завела будильник.
– Будильник? – Он прислушался: в темноте что-то тикало, слабо, словно придушенно.
– Будильник, – подтвердила она, – я завернула его в свое белье. Чтобы не трещал прямо в уши. Мы услышим, когда он зазвонит. Мы ведь не будем спать.
– Практичная, – засмеялся он.
– Конечно, практичная. Что в этом смешного?
– Просто смешно. Ты совсем другая, чем я себе представлял. Даже на ощупь другая – словно бы намного меньше.
– Наоборот, намного больше. Признайся. Безобразная громадина.
– Маленькая и смешная.
– Я длиннее тебя. Твоя голова не достает до моей, сам же видишь.
– Это потому, что ты лежишь выше. Твои ноги лежат на моих. У тебя только волос больше, – сказал он, гладя ее волосы. – Безобразная густая грива…
– Я расчесала их ради тебя. Во мне только и есть красивого что волосы.
– Только и есть безобразного. Лохматая, густая, безобразная грива… – Он зарылся в нее лицом. – Я люблю ее.
– Молчи,– сказала она. – Ты тоже другой. Я думала, ты маленький, несчастный, беспомощный. Маленький и испуганный.
– Я и правда боюсь. Ужасно боюсь.
– Чего?
– Тебя.
– Ерунда. Ни чуточки ты меня не боялся, это-то уж я заметила. Ты был грубый. Сделал мне больно.
– Это потому, что я боялся. И потому, что ты сама просила.
– Я просила? Не помню. В следующий раз будет по-другому. В следующий раз мы не будем торопиться!… Нет, еще не сейчас, не сейчас. Сперва я хочу на тебя поглядеть.
Он засмеялся:
– Ты ведь ни черта не можешь разглядеть.
– Можно видеть руками, дуралей… У тебя большие глаза, громадные, темные, такие темные, что я вижу их. Синие?
– У тебя
– Ну уж нет. Вовсе они не черные, а серые, с прозеленью. Но я спросила…
– Серые, и зеленые, и карие, и черные, всех цветов. А в глубине…
– Молчи, поговорим о тебе. Кончик носа у тебя немножко вздернут, зато уши…
– У тебя маленькие ушки, они прячутся в волосах. Но ты хорошо ими слышишь. Удивительно практично и чутко и…
– …А твои уши, я думала, они у тебя чуть оттопырены, но…
– …А ты скуластая, и по щекам спускаются к подбородку две складочки, и под глазами две продольные морщинки, которые ветвятся на концах. Сперва они мне напомнили ласточку в полете, но теперь вызывают совсем другие мысли…
– Молчи, мне казалось, у тебя маленькое, худое лицо, но оно, оказывается, вовсе не маленькое. И твоя шея и плечи… Я думала, ты маленький, тщедушный, я думала…
– Я думал, у тебя грубая кожа, жесткая и грубая, но она совсем другая, на ощупь совсем другая, и твои груди…
– Молчи, я думала, что ты маленький несчастный человечек, которому очень нужна помощь, но тут ты внезапно встал и подошел ко мне. Я испугалась.
– Это я испугался. С тех самых пор дрожу от страха.
– У меня в голове с тех пор не было ни единой мысли. Не могла даже дышать. Тело вдруг отяжелело. Не могла…
– Молчи, больше не хочу слушать.
– Да, хватит говорить… Иди ко мне…
И их долго не было, а потом они вновь долго лежали, не шевелясь, и смотрели друг на друга глазами темнее окружающей тьмы, и когда он наконец набрал в легкие воздух, собираясь что-то сказать, она закрыла ему рот ладонью, и лишь спустя какое-то время вновь раздался ее голос.
– Все было по-другому, – произнесла она, все еще словно издалека, – совсем не так, как я ожидала. Первый раз я подумала – это из-за того, что у меня давно никого не было. Но теперь я знаю, что и правда по-другому. Раньше никогда так не было.
Он помолчал, обдумывая ее слова.
– Да, по-другому, – сказал он потом. – Сейчас все по-другому. Но жутковато. Как-то по-новому жутко. По-моему…
– Молчи, – сказала она, – не надо об этом говорить.
Они замолчали, тесно прижавшись друг к другу. В конце концов у него появилось ощущение, что надо что-то сказать, что-нибудь иное, все равно что, не имеющее значения.
– Так-так, у тебя, значит, были другие?
– Нашел о чем спрашивать, милый, – ответила она прежним спокойным глубоким голосом. – Мне уже за тридцать. Но других было не так много, как можно подумать, и почти всегда я шла на это, чтобы им помочь. Большинство мужчин нуждается в помощи. Большинство мужчин так боится… А по-настоящему был – или есть только один…