Нищета. Часть первая
Шрифт:
Выскочка вздрогнул. Он тоже ее любил; но его появление выглядело как надругательство над мертвой; его присутствие было кощунством.
— Что это значит? — хрипло спросил он мельника, стоявшего рядом с ним. — Великий боже, что это значит?
— Это?.. — переспросил Жан-Луи, указывая на тело маркизы. — Это госпожа де Бергонн ждет господина Мадозе!
Месяц спустя в газете «Народ» жители департамента Пюи-де-Дом могли прочесть следующее:
«В лице г. Мадозе демократия понесла тяжелую утрату. Ее ревностный апостол пал жертвой своего патриотизма: он убит на дуэли де Понт-Эстрадом, реакционером, известным непримиримостью своих ультрамонтанских [127] взглядов. Смерть гражданина Мадозе тем более прискорбна, что успех начатых им на берегах Алье социальных
Вместо дорогого нашему сердцу мученика кандидатуру в парламент выставляет один из его ближайших друзей, г. Монтавуан, скромный землевладелец, унаследовавший принципы и самоотверженность покойного, один из незаметных тружеников нынешнего и завтрашнего дня, не хвастающих своими достоинствами. Однако не подлежит сомнению, что их преданность республике, их гражданские доблести будут по заслугам оценены благодаря всеобщему избирательному праву, которое, безусловно, поможет выявить наиболее талантливых представителей народа.
Отвергнутый всеми партиями, презренный г. А., бывший письмоводитель иссуарской префектуры, вынужденный уйти в отставку и с самой должности, и с поста председателя республиканского клуба, где он деспотически препятствовал гражданам Иссуара свободно выражать свои сомнения, вздумал стать художником… Никто не усомнится в его отступничестве, узнав, что он вместе женой и свояченицей уехал в одно из поместий барона де Понт-Эстрада в Турени, где г. А. якобы собирается заниматься реставрацией картин.
Рука, обагренная кровью, уплатила за измену!»
127
Ультрамонтанский — связанный с воинствующим направлением в католицизме, которое добивалось неограниченной папской власти.
НИЩЕТА
(продолжение)
XLIX. Погоня за миллионами
Бланш была страшно раздосадована: в рукописи не хватало конца, иначе говоря — развязки. Какой прок от этой глупой истории неудавшейся попытки социальных преобразований? Истинный характер Сен-Сирга остался бы для нее книгой за семью печатями, если бы, к счастью, она не успела узнать о нем больше, чем бывший учитель. Г-жа де Вильсор, описанная в рукописи под именем г-жи де ла Плань, посетила Бланш и, взяв с нее обещание уступить один процент той суммы, которая достанется в наследство от Сен-Сирга, сообщила ряд ценнейших сведений.
Оказалось, что старый богач после смерти супругов де Бергонн взял Гаспара к себе и попытался внушить ему свои теории, но взгляды их разошлись. Сен-Бернарскую общину хотели было создать заново; однако вторая попытка, которой воспрепятствовало правительство Империи [128] , имела не больше успеха, чем первая. Ожесточенный спор, вызванный несходством во мнениях, привел Сен-Сирга и Гаспара Бергонна к разрыву как раз в то время, когда каждый из них собирался использовать свои богатства на благо народа. Артона уехал с женой в Америку, эту желанную для всех утопистов страну. Они отправились туда на поиски какой-нибудь колонии общинного типа.
128
Правительство Империи — то есть правительство Второй империи (1851–1871), когда французским императором был Наполеон III, противник демократических преобразований.
Таким образом, старому скептику пришлось пережить немало огорчений. Он убедился, что гораздо легче причинять людям зло, нежели творить добро. От постоянных разочарований и душевной усталости он сделался мизантропом, и если бы родственнице удалось втереться к нему в доверие, он действительно мог бы завещать ей все свои богатства.
Бланш освежила лицо холодной водой, тщательно оделась и велела передать г-же Руссеран, что просит отпустить ее на все утро по чрезвычайно важному делу. Агата, всегда предпочитавшая сама заниматься с дочерью, охотно удовлетворила желание гувернантки, которая более, чем когда-либо, внушала ей недоверие и даже отвращение.
Сен-Сирг после приезда в Париж плохо себя чувствовал и не выходил из дому; зато от визитеров не было отбоя. Миллионы
Лукавого старика забавляла эта вереница алчущих; если б он удовлетворил хотя бы двадцатую часть их просьб, сундуки его опустели бы быстрее, чем за один день. Сен-Сирг каждому обещал рассмотреть его проект и вежливо выпроваживал. Тем не менее приемная богача была всегда набита до отказа. Бесчисленное количество кузенов и родственников сменяло друг друга и толпилось в часы приема в апартаментах, которые Сен-Сирг занимал в нижнем этаже отеля.
Отсутствие Бланш среди всех этих просителей производило на старика самое выгодное для нее впечатление. Чем дольше она не являлась, тем больше хотелось Сен-Сиргу увидеть молоденькую родственницу (на сей раз настоящую), о которой прекрасно отзывались все его близкие знакомые аристократы. Некоторые вдовушки, пытаясь очернить Бланш в глазах богатого кузена, тем самым оказывали ей невольную услугу.
Накануне встречи с Бланш, в то время как она при мягком затененном свете алебастровой лампы жадно искала в рукописи бывшего учителя указания, которые пролили бы свет на характер Сен-Сирга и помогли бы ей в погоне за миллионами, старик, сидя в мягком кресле, отдыхал от потока посетителей, осаждавших его весь день. Приемные часы окончились, и он задумчиво перебирал в уме всевозможные способы использования своих несметных богатств. Его тяготила ответственность, и он чувствовал, что скоро должен будет сложить с себя это бремя. Порою он испытывал безмерную усталость — члены его словно наливались свинцом. Это оцепенение, несмотря на прежнюю ясность ума, предвещало близость смерти, которая могла застать его врасплох раньше, чем он успеет привести в порядок свои дела. О, почему Гаспар был так упрям?
Принесли визитную карточку с загнутым уголком, на которой под графской короной стояло: «Виконт Николя Гонтран д’Эспайяк», а внизу было приписано карандашом: «желает засвидетельствовать свое почтение графу де Сен-Сиргу, другу своего отца».
Д’Эспайяк, сверстник Сен-Сирга, его школьный товарищ, такой веселый, жизнерадостный, чистосердечный… Каким он был славным малым, невзирая на бедность! Сколько прогулок совершили они вдоль берегов Сены! Старик сразу оживился; видения юности встали перед ним.
— Сын моего старого друга д’Эспайяка? Пусть войдет! Если фортуна ему не благоприятствовала, то он пришел вовремя, слава богу! Кажется, герцог де… говорил мне как-то, что у д’Эспайяка есть сын, желающий стать дипломатом. Он просил помочь юноше: ведь бедняга гасконец так и остался нищим, и его сын весьма нуждается в поддержке…
Вошел молодой человек элегантной наружности. Он держался скромно, но непринужденно, как подобает хорошо воспитанному дворянину. В руке у него была шляпа, обвитая крепом.
После взаимных приветствий, когда посетитель сел, Сен-Сирг, волнуясь, спросил:
— По кому вы носите траур?
— По отцу. Увы, я потерял его месяц назад, — ответил молодой человек. Его голос дрогнул; он опустил глаза, словно пытаясь скрыть набежавшую слезу.
Сен-Сирг был растроган столь глубокой сыновней скорбью, и с грустью подумал, что у него не останется никого, кто испытал бы такие же чувства, когда он умрет. Его образ не сохранится ни в чьем сердце…
Они поговорили о покойном, и миллионер убедился, что сына его старого товарища привели к нему не корысть, а благое намерение почтить память отца. Вопреки тому, что говорил герцог де…, д’Эспайяки разбогатели, унаследовав несколько поместий, и Гонтран имел порядочный доход. У него было даже больше, чем нужно, чтобы жить по-барски, так как он не отличался честолюбивыми стремлениями и не собирался жениться. Это удивило старика, и он осведомился о причине такой странности. Разве вступление в брак и продолжение рода не является прямою обязанностью всех честных людей, здоровых телом и духом?