Нищета. Часть вторая

Гетрэ Жан

— Кто вы такой? — спросил Огюст.

— Гренюш, приятель твоего отца по Тулону. Я давно слежу за тобой, чтобы тебя предупредить.

— О чем?

— О том, что ты можешь оказаться на дурном счету! Если рыжие были заняты в другом месте и не успели встретить тебя на вокзале, то нужно было самому смотаться в ведомство по делам шпаны (полицию). Ты меня, паренек, не бойся: я и беднягу Лезорна предупредил, когда он искал твоих сестренок. Но ежели ты начал с того, что заделался котом и не соблюдаешь

правил — это не пройдет! Тебя надо наставить на путь истинный.

— Сударь, — вмешалась тетушка Грегуар, — мы не те, за кого вы нас принимаете. Но если вы в самом деле помогли Лезорну найти детей Бродара, то мы вам благодарны.

— Это честные женщины! — заметил Огюст.

— Разве я говорю, что нет? Правда, у девчонки — билет… Ну, да это неважно, лишь бы она соблюдала правила.

Огюст был поражен в самое сердце. Неужели этот мужчина, похожий на хищного зверя, — друг его отца? А эта привлекательная девушка — проститутка? Впрочем, разве сам он не вышел только что из тюрьмы?

XXV. Катастрофа

Де Мериа жил с молодой женой в замке, купленном для нее отцом. Агата так и не добилась развода. Ей были одинаково чужды и муж и зять; к последнему она питала еще глубокую неприязнь. Эта полная мужества, достойная всякого уважения женщина старалась рассеяться и занималась благотворительностью, хотя это было все равно, что носить воду решетом.

В жизни человека бывают периоды, когда торжествует зло; но наступает такое время, когда побеждает стремление к добру. Как заблудившийся путник идет на огонек, сулящий ему гостеприимный кров, так и человек, даже самый развращенный, рано или поздно проникается желанием исправиться, испытать удовлетворение, доставляемое исполненным долгом. Но одних удерживает тяжелый груз прошлого; других, словно камень на шее, тащат на дно фатальные законы общества.

Де Мериа, прельщенный молодостью и свежестью Валери, вообразил, будто ему удастся свить себе уютное гнездышко. Он вообразил, что обзаведется семьей — это после той жизни, какую он вел! — и что вокруг него будут резвиться дети…

Дети! Но при одной только мысли о них перед глазами де Мериа вновь представала маленькая Роза, и он слышал зловещее мяуканье кошки, свидетельницы его преступления, нагнавшей на него столько страху тогда… Ба! Надо постараться об этом забыть, вот вся недолга! Ведь все это уже давно в прошлом!

Однажды ему пришло в голову: а не покаяться ли ему перед духовником? Но он тут же рассмеялся. Ведь если священник и не выдаст его властям (а он может так поступить!), он, Гектор, все равно уподобится плохому повару, вынужденному отведать собственной стряпни… Его смущало и то, как расценят в свете враждебное отношение к нему г-жи Руссеран. Но, может быть, об этом никто не узнает? Впрочем, хотя теща и отказалась быть на его свадьбе и не пожелала навестить новобрачных, вряд ли она в силах помешать его семейному счастью.

Немало пугало графа и то, что Санблер стал постоянно бывать у его тестя. Польщенный знакомством со знатным иностранцем, Руссеран завязал с ним тесную дружбу. Де Мериа не мог этому препятствовать, опасаясь, как бы Санблер не начал в отместку откровенничать на его счет.

Из подруг у Валери бывала только Алиса, да и то очень редко: Гектор не нравился ей, как, впрочем, и своей собственной жене. Коршун всегда противен голубкам, сколько бы ни чистил он окровавленным клювом свои перья и лысую шею.

— Что ты скажешь о моем муже? — иногда спрашивала Валери подругу.

— Мне трудно о нем судить, — отвечала та.

«Хорошо, что я бедна, — думала Алиса, — по крайней мере отец не сможет выдать меня за какого-нибудь аристократа, вроде этого графа. Я боюсь его».

Увы, Валери боялась Гектора не меньше, чем ее подруга. Все же бедняжка старалась его полюбить. Она призналась Девис-Роту на исповеди, что не питает к мужу привязанности. Даже черствый иезуит пожалел заливавшуюся слезами молодую женщину. «Досадно, — подумал он, — что в интересах церкви нужно потворствовать этому прохвосту. Но что поделаешь? Мы не можем оплакивать горькую судьбу агнцев: они обречены на заклание. Так суждено свыше».

Графу были крайне неприятны частые визиты Николя. Новоиспеченный виконт д’Эспайяк заносился все больше и больше. В доме приятеля он держался бесцеремонно, позволяя себе всякие вольности, и Гектору приходилось молча терпеть их. Казалось, будто сама судьба обрекла его захлебнуться в грязи, в которой он раньше купался… Усердие, с каким Николя посещал его дом, пугало Гектора не менее, чем близость Санблера к его тестю. Однажды вечером он заметил, как виконт д’Эспайяк, облокотившись на рояль, что-то нашептывал его жене, когда та пела. Слов он не расслышал, но видел, как лицо Валери залилось краской стыда. В другой раз виконт подсел к ней так близко, что коснулся ее волос. Она тотчас же отстранилась, но де Мериа почувствовал в сердце укол ревности: ведь это была его жена, черт возьми!

Николя, казалось, не замечал ни волнения Валери, ни ревности Гектора. Он приезжал все чаще, разыгрывал из себя важного барина (де Мериа теперь уже не смеялся над этим) и одевался с подчеркнутой изысканностью, которая вовсе ему не шла. Он не отличался красотой, но Валери не любила мужа, а женское сердце слабо, особенно сердце женщины, которую принесли в жертву честолюбию или обогащению.

Как мог де Мериа, терзаемый всеми этими тревогами, стать другим человеком? Он приходил в ярость; отвратительные видения прошлого как будто издевались над его попыткой вернуться к честной жизни. Ужасные воспоминания преследовали его, словно свора рычащих псов.

Вот в каком состоянии был Гектор, когда случилась катастрофа: однажды утром Руссерана нашли мертвым. Ему раскололи череп точно таким же манером, как и черепа тех убитых, которых нашли в каменоломне и на обочине дороги. Этот удар был как бы меткой убийцы.

То, что Санблер побывал в морге, показалось подозрительным; поэтому его немедленно арестовали и поместили в одиночную камеру на все время следствия. Правда, у «знатного иностранца» не нашли вещей, украденных у Руссерана. Это объяснялось просто: он передал их Обмани-Глазу. Только де Мериа и Николя могли навести полицию на след, но их страшили грозившие им самим опасности. Поэтому первый делал вид, будто крайне опечален смертью тестя (на самом деле он огорчался по другой причине). Второй вообще избегал всяких разговоров об этом деле, хотя оно касалось его ближайших друзей.