Нити жизни
Шрифт:
А чрезмерно счастливые рожи с радостным предвкушением чего-то необычного, что почему-то возможно только в декабре, могут довести кого угодно до дурки.
Из каждого угла доносится музыка: рождественские гимны, классические новогодние мелодии, джаз и песни Фрэнка Синатры.
И в каждый очередной раз, слыша и видя это, я хочу сказать этому безмозглому миру: Всё! Стоп!
Это случилось два месяца назад. С начала всей этой катавасии, а именно, после Дня благодарения, примерно в числах двадцатых ноября, меня отпустили на «каникулы». Оставаться в больнице больше причин не было. Точнее, они были, но с
— Доброе утро, доча, — сказанула она, выполнив ритуал, — пора просыпаться.
Луч солнца пробил стекло моего окна и заскочил недипломатично прямо в глаза. Я нахмурилась. От бессонницы, мучавшей меня череду ночей, глаза распухли и болели. Так еще и нападают ни за что, ни про что.
— Мам, — кричу я в духе обидчивого подростка и натягиваю на себя одеяло.
— Что? — вопрошает она, — вылезай из своего убежища! — её рука уже щекочет мои бока. И я думаю о том, как она может вот так вести себя, как будто, у нас обычная жизнь?
— Ну, блин! — я раздраженно отмахиваюсь: одновременно борюсь с пляшущими по моему телу конечностями и сползающим от этого вертежа одеялом.
Она — неугомонная. Не отступает от натиска, и вдобавок хихикает.
И почему всех так и подмывает «бульдозером» въезжать в мою жизнь? Нарушать моё уединение и загребать часть ломтя себе — не понимаю.
— Всё! всё! — повторяю я разгневанным голосом. Сажусь и смотрю в её глаза пристально-пристально, и на душе у меня — мрак.
— Ну, что ты… — Её голос меняет тональность. Это — жалость.
— Ни-че-го! — Я уронила голову в ладони. И кто-то пошел другим путем.
— Уже почти час дня, сегодня рождество, — лепечет мама, — не хочешь принарядиться и спуститься к нам? — Бодрость её голоса просто изумляет.
— Нет, — отвечаю я.
— А между тем, намечается что-то грандиозное! Твоя сестра сказала, что приведет гостей. Не знаешь, кто это может быть? Не уж-то её молодой человек, недаром папа разнервничался.
— Мне всё равно!
— А как же на счет того, чтобы проникнуться праздничным настроением?
Я вздыхаю:
— У меня просто вечный праздник.
Её выдавленная кое-как улыбка разбирает меня сказать: «Не притворяйся — маска прилипнет!». Но я не произношу этого вслух.
— Хорошо, милая, я пойду, а ты приходи. Мы тебя ждем, — сказав это, она чмокнула меня в щеку и после слегка потерла пальцами, видимо, оттирая отпечаток губной помады, нацепленную, как всегда, в виде правильного оттенка.
Повалявшись еще немного, я оторвала свою попу от кровати и заглянула в ванную. Там увидела себя в зеркале и ужаснулась — ну и чучело! И посмеялась: и ведь кто-то же целовал?!
Включила кран с горячей водой, и, дождавшись, когда зеркало запотело, написала — «ДУРА».
Разбавила воду и умылась, расчесала волосы и заплела в косу. Вытащила из косметички сестры пудру и нанесла
«Ну вот, — подумала я: теперь можно в люди». Но, съехавшая с плеча лямка майки оголила мне неприятный вид — исполосованную грудь чудовищно отвратным шрамом.
И вглядываясь в зеркальное отражение, я вопросила:
— Ну, а тебя чем замазать, не подскажешь?
Шрам отмалчивался. Ясно дело, ему и так не плохо.
Переодеваться я не стала, осталась в привычной для себя пижаме.
Двигаясь еле-еле, как вареная, я сплавлялась по лестничным буграм. Войдя в гостиную и, проходя мимо телевизора, я обнаружила отца.
Приняв любимую позу: руки на подлокотнике кресла, ноги вытянуты на подставку, сам завернутый в халат, он наслаждался спокойным ленивым утром, смотря исторический канал. Но на самом деле это была лишь одна из записей, которые выходили в эфире российского телевидения каждую неделю в рамках документальной программы. И которые по просьбе папы, сестра скачивала после выпуска с интернета и загружала на диск, чтобы потом он мог изучить их в свободное время. Он этими документальными хрониками просто-
таки упивался.
Я оперлась о мягкую обивку спинки кресла и пропела в его лысеющее темечко:
— Привет.
— Привет, — поднял он голову, даже не вздрогнув. — Ты как раз вовремя. Тут о стоящих вещах рассказывают, даже я такое не знал.
— Правда? — Я наигранно подняла брови.
— Очень интересно! — Радовался он, что телевизор в полном его распоряжении. — Посмотришь со мной? Узнаешь что-то новое для себя. — Он махнул пультом, добавляя громкость.
Папа обожал всё связанное с историей. Это было его самое большое увлечение. Конечно, помимо многочасового, а иногда, и трехдневного загула летом на озеро в отдаленное Подмосковье, чтобы порыбачить. Хотя неизвестно, что его больше увлекало: рыбная ловля или выпитые бутылки водки с друзьями под уху. Куда ж без этого-то? Русскому человеку — никуда. И в этом он — не исключение.
— Нет, спасибо, — вернувшись к вопросу, ответила я. — Потом как-нибудь.
Не хотелось быть невежливой, но меня это совсем не волновало, как и никого из нашей семьи. Достаточно только вспомнить, как он восклицал, когда мы отказывались от очередной передачи о Третьем рейхе, И.В. Сталине или Великой Отечественной войне.
«Это ж мировая история! — Не забывал он о поучениях. — Ничего-то вы не понимаете, вам бы только шмотки, косметика, да всё в таком духе».
Ну что сделать, папочка — о вкусах не спорят. Он терпеть не мог шоу и слезливые мыльные оперы, что позволяла себе мама, разнообразные музыкальные каналы, под которые частенько вытанцовывала сестрица, а мы все — историческую белиберду, которую благодаря ему, слышали не один раз. Он же мог смотреть её нескончаемо.
И тут, в мысли закрались не детские размышления: сколько я еще пробуду рядом и, что оставлю после? Вот, папе например, образ вечно скверно настроенного человека, который, живя в обществе, так и не смог стать его частью? А может, это моё — быть лишней деталью? Я не умею демонстрировать чувства, я не могу перестать прятать голову в песок. Мне проще быть колючей, как ёж. Я плохая дочь и я отлично это знаю.