Ночь беззакония
Шрифт:
Музыка играла.
Мужчина продолжал петь свою торжественную мелодию.
И я начала двигаться.
Я начала медленно, позволяя напряжению нарастать, а затем ослабевать в рассчитанных, плавных движениях. Мои руки грациозно рассекали воздух в идеальном ритме с ногами, мое тело двигалось по полу — растягиваясь, вытягиваясь, раскачиваясь в такт музыке. Затем я начала поворачиваться.
И поворачиваться.
Мое сердце билось быстрее. Вся тяжесть последних дней с каждым моим движением снималась с моих плеч. Песня дошла до своей кульминации.
Я продолжала поворачиваться.
Быстрее.
Более обдуманно.
Кровь прилила к кончикам пальцев рук и ног, но я отказывалась останавливаться. Музыка стихла, и танец стал больше похож на дыхание, которое делала, чем на движения моего тела. Я была измотана, но не останавливалась до самой последней ноты.
Песня закончилась, и я упала на колени. Слезы застилали мне глаза, пока пыталась выровнять дыхание. Я посмотрела на зеркальную стену перед собой. Мои глаза были красными. Мое лицо было в пятнах. На ногах были волдыри, и я задыхалась. Но я чувствовала себя свободной. Впервые за несколько дней я посмотрела в зеркало, и, хотя, возможно, выглядела не лучшим образом, я узнала человека, который смотрел на меня.
Это было оно. Это была моя терапия. Вся моя печаль, весь мой гнев и вся моя боль улетучились, как только зазвучала музыка. Это была я.
Моя жизнь была потрясена, перестроена и перевернута с ног на голову всего за несколько дней. Но, возможно, в этом и был смысл. Возможно, то, что нас вывернули наизнанку, — это единственный способ увидеть, кем мы всегда должны были быть.
Сейчас, глядя в зеркало, я увидела себя. Может быть, я сломлена. Я могу быть поврежденной, но я была сильной.
ГЛАВА 10
Татум
Я понятия не имела, что искала, когда вернулась на кладбище Грин-Вуд. В свете дня статуи больше походили на сломанных ангелов, чем на притаившихся существ. На деревьях пели птицы, а по дорожкам вокруг озер гуляли люди. Часовня, хотя и оставалась готической, была менее пугающей. Когда я подошла к входу в гробницу, ведущему в Камеру, на меня уставились два каменных льва. Я хотела спросить их, что они видели, какие тайны хранят. С кем ушла Лирика в ту ночь?
Я не нашла там никаких ответов, да и не ожидала этого. Какая-то часть меня просто хотела вдохнуть воздух того места, где в последний раз видела ее живой, посмотреть, смогу ли я почувствовать ее здесь. Как будто каким-то чудесным образом я буду наделена даром, как те женщины, которые помогают копам раскрывать убийства, передавая эмоции мертвых людей.
Ха.
Если бы.
Каждый раз, когда спрашивала Линкольна, слышал ли он что-нибудь о том, что на самом деле случилось с Лирикой, он сердился и говорил мне, что я должна забыть об этом. Люди говорили. Не может быть, чтобы он ничего не знал.
— С кем она ушла? Кто дал ей наркотики? Это был Джейк Райан? Чендлер Кармайкл?
— Оставь это, Татум. Ты лезешь в то, чего не понимаешь.
Он был прав.
Я не понимала. Иначе зачем бы спрашивала?
Папа по-прежнему не разговаривал со мной, если у него не было выбора, например, за ужином или на светском мероприятии. В тот вечер он так и не заговорил о моем местонахождении в Life360, и я тоже. Иногда бездействие — лучшая часть лжи. Если он иподозревал, что я была с Каспианом, то ничего не говорил.
Мама была мамой. Она сказала все, что должна была сказать.
Будь благодарна за те воспоминания, которые у тебя есть, дорогая.
Когда-нибудь это не будет так больно.
Ты пройдешь через это.
Выше голову. Ты Хантингтон, а Хантингтоны не сдаются.
Она была права. Я не сдавалась. Мне нужно было узнать, что случилось.
Я зашла в дом Чендлера Кармайкла, потому что помнила, как Каспиан сказал ему забрать Лирик домой. Все, что я получила, это более расплывчатые ответы.
Лирика сделала свой собственный выбор.
Перестань искать ответы, которые ты никогда не найдешь.
Не совершай ее ошибок.
Что это вообще значит? Какие ошибки она совершила? Какой выбор?
Я даже торговалась об услугах, пока кто-то наконец не дал мне номер Кайла. Как только он услышал, что это я говорю по телефону, он повесил трубку.
Придурок.
Он не был так быстр, чтобы отмахнуться от меня в Ночь беззакония. Я слышала, что Кто-то набросился на него возле клуба на прошлой неделе. Сначала мне было жаль его. Теперь не очень.
Казалось, что чем больше говорила о Лирике, тем меньше говорили остальные. Не прошло и недели после ее поминовения, как СМИ перешли к следующей порции сплетен о знаменитостях.
Я обещала Лирике, что не дам им забыть, и казалось, что это единственное, что они все хотели сделать. Она была моей лучшей подругой. Я знала о ней все.
Разве не так?
Однажды после школы я зашла к ней домой. Ее отец был там, стоял перед окнами от пола до потолка и смотрел на город. Это был его пентхаус, но Лирик могла бы жить одна. Его никогда не было дома.
Теперь здесь было пусто.
— Вы переезжаете? — спросила я, когда двери лифта открылись.
Он обернулся, казалось, испугавшись моего голоса. — Да, — сказал он просто. — Не могу продолжать тонуть в этом, понимаешь? — Он имел в виду горе.
И да. Я знала. Большую часть дней я чувствовала, что задыхаюсь.
Он покрасил свои светлые волосы в темно-коричневый цвет и отрастил бороду до грубого загривка. Выглядел он просто адски.
— Уезжаю в Лос-Анджелес, — сказал он, хотя я не спрашивала.