Ночь генерала

Драшкович Вук

– Мангал! – выкрикнул Крцун. – И оденьте ему очки, чтобы хорошо все рассмотрел.

На оголенный живот осторожно опустили какую-то странную посудину. У нее были массивные ручки, как у кастрюли для варки повидла, но вместо дна – металлическая сетка, так что она напоминала решето. Через ручки они просунули веревку, приподняли один край крышки и забросили внутрь, вверх животом, какого-то серого зверька, а потом быстро, в тишине, впервые в полной тишине, затянули веревку.

Сбитый с толку всем происходящим, которое он никак не мог связать в одно логичное целое и поместить в определенное время и которое уж тем более не мог разгадать и вырвать из паутины бреда или сна, Дража с облегчением, даже с радостью, подумал, что у него на животе оказался заяц, и теперь

рядом с ним есть что-то живое, что он видит и узнает и что поможет ему связать воедино все то, что происходило раньше. На его лице появилась улыбка.

Зверек некоторое время стоял неподвижно на месте, а когда Дража, уверенный, что находится где-то посреди луга на Сувоборе или на Райце, напряг мышцы, продолжая думать, что ему на живот вскочил заяц, тот, начал бегать по кругу.

– Ну-ка, пусть крысеныш угостится крысой! – услышал он громкий и внятный голос Крцуна, и эти звуки на одно мгновение, но отчетливо и ясно представили сознанию Дражи реальную действительность, которая тут же исчезла снова, как будто спугнутая раздавшимися криками.

Генерал ОЗНы, [5] генерал МГБ, генерал НКВД, генерал всего на свете, генерал Сталина и генерал Тито, а сейчас просто истопник, сыпя ругательствами и отстраняя лицо от стрелявших искр, помешивал каминными щипцами раскаленные угли в металлической печке.

– И у усташей, [6] – сказал он, – есть чему поучиться.

Вскоре после этого один из солдат, дергаясь в стороны от разлетавшихся искр, начал переносить горящие угли из печки в металлическую корзину на животе Дражи.

5

ОЗН – органы безопасности, созданные в партизанских частях и соединениях Тито.

6

УСТА ШИ – члены хорватской националистической фашистской организации.

– О-о-о! Не надо… Прошу вас… Стойте… Не надо… О-о-о!

Жар раскаленных углей разъярил крысу, и она с писком сначала начала прогрызать кожу, нервно дергая хвостом, а потом, поджав его и переместив тяжесть всего тела на передние лапы, стала вгрызаться в тело.

– Этот кусочек за Трумэна… этот за де Голля… этот за короля… этот за англичан… А этот кусочек за мою душу! – приговаривал Крцун.

– О-о-о! Ма-а-а-ма! – перед его глазами из живота сочилась кровь, а крики разносились далеко за пределы камеры.

Рыча от боли, он смотрел на окровавленные когти и морду животного, которое пыталось в его утробе найти спасение от жара углей. Смотрел на куски собственной кожи, свисающие из пасти, когда крыса приподнимала передние лапы и пищала. Смотрел на влажную, слипшуюся шерсть, которая на глазах из серой превращалась в ярко-красную. Смотрел на окровавленный крысиный хвост.

– Прошу вас, перестаньте. Уберите!

Вскоре, однако, ткани омертвели, спеклись под углями, и боль чувствовалась все меньше и меньше. Недавний озноб сменился непереносимым жаром и потребностью в воде, снеге, льде. Лед! Лед! Он дышал все чаще и чаще и сквозь пот и бред сознавал, что напрасно просить о милости и что спасение только в смерти, и пусть она настанет как можно скорее.

– Звери! Бандиты! – вскрикивал он все тише и все прерывистей. – Нелюди! Чудовища!

На этот раз тонул он долго и чувствовал, что бессвязные мысли и удивительные образы, которые ему являлись, были похожи на разветвленную плеть ползучего растения или на корень, обнаружившийся на срезе земли, и это помогало ему замедлять погружение в темную глубину…

Женщина выныривает из бочки с водой, ее тело облеплено платьем, она протягивает к нему руки, а он никак не может их схватить… медведь в горящем шалаше, сложенном из веток… будет и на вас месть и наказание… солнце погружается в реку… у пчел вместо лапок когти, которыми они раздирают лошадь, а лошадь вся в пене от долгого галопа… офицерский бал… кадриль… отблески канделябров в брошке… никакой ты не министр и не генерал, а просто негодяй… на острие сабли капля молока… сыновья будут стыдиться вас, внуки раскопают ваши могилы… вот лед, Гоца, детка моя… не стреляйте, там же есть и гражданские… вверх по церковной колокольне ползет барсук, шерсть его стоит дыбом, она позолочена и мерцает, как украшения на рождественских подарках… это не люди, в них нет ничего человеческого, это зверье… перебить, всех их перебить… горит поле пшеницы, дым валит из скирды, и метет снег… какой-то мальчик с обгоревшей и поломанной свирелью зовет на помощь «ма-а-а-ма-а-а»… стреляет орудие, но выстрела не слышно… дети с огромными волосатыми ножищами играют в футбол, но не мячом, а ежом… из полевого телефона слышно завывание сирены… никто, братья мои, не обязан оставаться, потому что понятие чести не подчиняется командам и приказам… кошачьи кишки на обеденном столе… вам не пуля суждена, а муки… рассыпается в небе осветительная ракета, небо горит, дымится самолет… парашютист падает стремительно… вальс, кто это танцует и летит, летит, летит в глубину, в свет, в небо, в звезды, в ночь, во мрак, в пустоту…

* * *

«Почему вы в кожухе и опанках? [7] Где ваша форма, господин генерал?»

«Но разве Вы не были убиты в Марселе, Ваше Королевское Величество?»

«Моя смерть не освобождает вас от принесенной мне присяги. Почему вы не уберете руки с живота?»

«Из-за мангала, Ваше Королевское Величество».

«Из-за чего?»

7

ОПАНКИ – национальная сербская крестьянская обувь.

«Я ранен. Кровоточащая рана».

«На Каймакчалане?»

«В обеих Балканских, при прорыве Салоникского фронта, у Плеваля и Вишеграда в этой войне. А только что меня разорвало гранатой».

«Проклятая Албания. Вы были правы. Садитесь, генерал. Вы, насколько я помню, курите».

«Благодарю Вас, Ваше Королевское Величество. Прекрасный табак. Я ранен нее Албании».

«Вас обвиняли в связи с Албанией, мой капитан. Расскажите, что вы натворили в Париже».

«Вы имеете в виду мою лекцию, с которой я выступил после окончания академии?»

«Рапортуйте, капитан Михайлович».

«Генерал Жан Ворион попросил меня прочитать лекцию о тактике и стратегии нашей армии в Первой войне. Я сказал то, что думал. И я защищал свои убеждения. Неужели это преступление, Ваше Величество?»

«Расскажите мне о ваших убеждениях».

«Считаю, что Ваше решение об отступлении через Албанию было катастрофической ошибкой».

«Я слушаю вас. Продолжайте».

«Вместо того, чтобы отступать через Албанию, следовало отвести войска в наши горы. И прибегнуть к партизанской войне».

«В какие горы?»

«Любые, которые были рядом, с тем чтобы центр партизанской борьбы находился в горах вокруг Сувобора».

«То же самое предлагал и воевода Мишич. Позже я понял, что это было бы самым хорошим решением».