Ночь империи
Шрифт:
– Стоять!– обернувшись к паре на кушетке, регент указал на них,– тави Каджар, я поручаю это Вам. До похорон никто из них не рискнёт официально ни о чём заикаться, поэтому после них сразу же уезжаете.
– Чудно,– улыбнулся Эммерих, подхватывая друга под руку и утягивая в сторону дверцы потайного хода,– были рады пообщаться. Если что, сударь регент, наши голоса за Вас – Вы забавный.
Шипевшие на приглушённых тонах друг на друга Самаэль с Айоргом вскинулись, но увидели только, как один из тави со смешком помахал им рукой и закрыл дверцу.
– Первородных и меня самого ради!– рыкнул регент, едва они остались наедине ударяя друга в плечо,–
– Ребёнок бы даже не пришёл, а я тебя ещё терпел!– не остался в долгу Самаэль.– У меня руки чешутся тебе шею свернуть, но я с тобой даже поболтал!
Айорг издал не то смешок, не то вялый, короткий стон и взмахнул руками, из-за взметнувшихся широких рукавов на пару мгновений напомнив раздражённую несовершенством мира взъерошенную галку. Если суламаррэ с их особенностями существования обвиняли в бесчувственности, то этого старожила, видевшего ещё времена принцессы Роханны, стоило называть бревном: от чьих-то там смертей сударю регенту было ни холодно, ни жарко, даже, если это были существа, которым он при жизни клялся в вечных и неугасаемых чувствах.
Однако, на поверхностные эмоции, когда ситуация затрагивала конкретно его персону, валакх никогда скупым не был. Вот и теперь, развернувшись, в пару широких шагов преодолел расстояние до тави и гневно ткнул того пальцем в грудь:
– Это третьи родители на твоём веку, Гринд, третьи! И, как и прежние, они тебя не пережили, но почему-то именно на этих ты решил играть в обиженного!– хмурясь, валакх хлопнул его по груди раскрытой ладонью,– или что, ты в этом цикле выбрал роль жертвенного барана?
Задохнувшись собственным возмущением, Самаэль отступил на шаг назад, но вовремя одумался, вспомнив, что позади было окно.
– Не говори о том, чего не знаешь, клыкастый,– пригрозил мужчина пальцем валакху,– тебя со мной предыдущие два цикла не было.
– Глядя на твою веками не меняющуюся рожу я подозреваю, что и характер не претерпел мутаций.
– Ой, да пошёл ты к Птице в гузно, мелочь,– со вздохом отмахнулся Самаэль, направляясь к двери в коридор,– я еду в Коврус. Хотя бы подольше твою рожу не увижу.
Быстрым шагом пройдя до двери, Айорг захлопнул её у тави перед носом, отрезая возможность сбежать, и склонил голову к плечу, внимательно глядя на собеседника.
– В гузно к Птице сам пойдёшь, когда время настанет.– Нахмурившись, валакх потёр висок костяшками пальцев и отрывисто выдохнул, успокаиваясь.– В Коврус едет Каджар. Вы же, сударь Гринд, послезавтра будете повышены в должности и получите новые обязанности.
Покачав головой, Самаэль упёрся ладонью в дверь, почти нависая над регентом, привалившимся к этой же двери плечом.
– Чувствую, мне это не понравится.
– Не понравится,– согласно кивнул Айорг.– Я хочу, чтобы ты стал первым из Великих генералов.
Быть первым значило не просто кичиться возможностью стоять во главе строя. Первый из тави действовал наравне с главой военного ведомства, иными словами – являлся человеком из числа придворных. Это означало необходимость почти всегда жить во дворце и находится в целом в его пределах либо – в крепости непосредственно в Лайете. С одной стороны, это делало его больше одним из политиков, занимавшихся только разговорами, с другой стороны – меняло не так уж много, как казалось.
Отказываться из-за каких-то личных обид было бы глупо, но и соглашаться после пары секунд обдумывания Самаэль не собирался.
– Выбор у меня есть?
Айорг, едва ли ожидавший хоть какого-то ответа, поднял
– Есть. Можешь сказать решение завтра утром или в обед – как пожелаешь.
Глава 3. Прощание.
1.
– Что у них там происходит?
Вопрос этот был задан с плохо читаемой интонацией, и сообщавшая своей подруге последние новости девушка замерла, во все глаза глядя на остановившегося рядом с ними человека. Невысокий, если был в одиночестве, и крайне низкий, если стоял рядом с кем-то, он был весь будто специально вычищен от всех тягот этого мира и жил с навечно приклеенной к лицу лёгкой улыбкой. Реагировал ей даже на ветер, взметнувший резким порывом вверх и направо светлые волосы цвета льна. С этой же улыбкой мужчина мог выражать своё недовольство, но неизменно делал это мягко – скорее назидательно, чем в попытке обвинить. Его многие любили, многие обожали и крайне малое количество людей считало серьёзным и думающим не исключительно цитатами из Тишура.
В самом Пантеоне знали, что Король богов и самый младший из Первородных был той ещё лицемерной тварью, улыбавшейся всегда и всем. Даже его старший брат, должный днём изображать на похоронах Владыки печаль, был более искренним.
Король богов – вообще-то, его звали Василиском, но у простого народа язык ломался при попытке назвать высшего среди Первородных как-то иначе, нежели титулом – умело прятал то, что не хотел показывать окружающим. Прихожане считали его святым, во всём находившим прекрасное, старшие братья недоверчиво фыркали и говорили, что где-то точно такую же улыбочку видели. Одна из старших сестёр отмалчивалась по этому вопросу, а вот та, что от Василиска по старшинству ушла лишь на пару дней, вполне справедливо ворчала, что кому-то дано улыбкой прятать реальность, а кто-то пытается по неясным ей самой причинам подражать и делает это из рук вон плохо.
«Ты же не Хеймор, дорогой,– неизменно твердила Нориа, заплетая прядь мышиного цвета волос в тонкую косичку и изредка бросая взгляды не на своего собеседника, а на симпатичную ей прихожанку.– Ты должен быть светом, а не подобием чего-то нелицеприятного».
Проблема Нории и всех их общих братьев и сестёр заключалась в непонимании – Хеймор, давно забросивший и свой статус Первородного, и имя, данное ему при рождении (сменил его на более благостно звучавшее), находившийся подле Владыки последние сто тридцать лет, не был нелицеприятным. Это был маленький валакх, который обворожительно улыбался, прекрасно зная, что от улыбки у него на щеках появляются ямочки, и делать это он мог так, как душе заблагорассудится, лишь бы собеседнику было приятно.
Нелицеприятным был Василиск, в отличие от старшего брата сам себе казавшийся противно одинаковым в любой ситуации.
– Всего понемногу, Король,– пробормотала служка, казалось, раздумывавшая, отрицать ей дружеские отношения с прихожанкой, или пустить всё на самотёк.– Сегодня вот, Владыку хоронят, а половина двора, говорят, друг на друга смотреть без ругани не может.
– Почему? Впрочем, не важно,– Василиск со вздохом двинулся дальше.– Они никогда между собой общаться не умели.
Последняя фраза была сказана в никуда, гораздо тише, но в Пантеоне уши были везде. Город-крепость, занимавший небольшой клок территорий на границе с Коврусом, жил настолько обособленно от империи, насколько это было возможно, и единственным развлечением было собирать слухи с разных уголков своих земель, да тормошить прихожан на тему известий из столицы – если из столицы вообще кто-то добирался.