Ночь Седьмой тьмы
Шрифт:
Лейтенант положил руку ему на плечо. Клерк вздохнул:
– Очень хорошо. Внизу у нас есть комната с окном, через которое вы можете осмотреть останки. Я попрошу подготовить тело.
Пять долгих минут спустя они были готовы. Клерк проводил Анжелину в смотровую. Когда она села, он отодвинул занавеску в сторону. За узким окном, в крошечной, облицованной белым кафелем комнате, в холодном свете ламп, которые задумчиво гудели и помаргивали, половина ее жизни лежала обнаженной на каменной плите.
Кто-то круто зачесал
Он был бледен, и он изменился, но это все равно был Рик: тот старый Рик, которого она любила когда-то, так давно, что об этом было больно вспоминать, и Рик последних лет, к которому она утратила всякие чувства. Теперь это не имело значения, никакого значения совершенно. Она один раз кивнула головой и направилась к двери.
Абрамс взял ее под локоть и проводил к кабинетам наверху. Она тяжело оперлась на него. Руки и ноги стали как будто жидкими. Человек с печальными глазами попросил ее подписать протокол опознания, отметив нужное место грязным ногтем. Впервые со времени своего медового месяца Анжелина сознавала, что фамилия, которой она пользуется, принадлежит другому человеку. Когда чиновник наклонился вперед, чтобы забрать бумаги, она заметила на тыльной стороне его правой руки вытатуированное слово «Бог», а на левой – «Иисус». Он вышел из-за своего стола и пожал ей руку, бормоча выхолощенные соболезнования выхолощенным голосом. Она обратила внимание, что у него плохо пахнет изо рта.
У двери он снова взял ее за руку и вложил что-то в ладонь – сложенный кусочек бумаги. Выйдя в холл, Анжелина развернула его. Это оказалась маленькая брошюрка, густые фиолетовые чернила на розовой бумаге. «Вечная жизнь с Господом Иисусом». Она скомкала ее и швырнула на голый линолеум, покрывавший пол.
– Ему разрешают это делать? – спросила она. Она чувствовала ту злость, которая лишена всякого смысла и причиняет боль, потому что не имеет ни цели, ни выхода.
Абрамс пожал плечами:
– Вреда от этого нет.
– Но если вы...
– Я не думаю об этом, – резко ответил он. Он взял ее за руку и вывел на улицу. Дождь все еще шел.
Она не захотела ехать в другой бар. Они остались в «форде» и покатили в молчании вдоль качающихся, залитых дождем улиц, как парочка беспечных влюбленных, которым негде приземлиться и которые пережидают непогоду в машине. Он думал о ее улыбке в баре, когда он сообщил ей, что ее мужа нашли в парке с перерезанным горлом и вырванным языком. Она выглядела усталой: он
Наступили сумерки, тихие и тусклые. Дождь по-прежнему сыпал с небес, холодный, окрашенный разбухшими от воды голубыми и золотистыми огнями. Он низвергался мерным водопадом на сияющие небоскребы центрального Манхэттена, на бары, театры и модные галереи с серыми стенами, на стекло и мрамор, плексиглас и бронзу, ложь, позы и выхолощенные подобия настоящих вещей. Он бездумно падал на темные дома Гарлема, на обозленно торчащие вавилонские башни Бруклина и южного Бронкса, на жилые новостройки и железные дороги, на дерево, ржавчину, битое стекло, на новую ложь, новые позы, новые подобия.
Они беспокойно ехали по сверкающим, как столовое серебро, улицам, на которых не было видно ни одного человека. Дождь и огни изо всех сил пытались сотворить нечто волшебное из грязи и убожества, но ничто не могло рассеять сгустившуюся здесь тьму. Их мир был грубой, жестокой реальностью, которую ни одна волшебная палочка не могла превратить в сказочную страну. Дождь барабанил по металлической крыше машины и струился по запотевшему ветровому стеклу.
– Вы не знаете, кто мог бы убить его? – спросил Абрамс. Он смотрел прямо вперед, чтобы не смотреть на нее.
Она ответила не сразу, наблюдая, как капли дождя падают на стекло и исчезают. Что мог полицейский-еврей понять в причинах смерти Рика?
– Нет, – сказала она. – Я не знаю никого, кто ненавидел бы его настолько сильно.
– Вы полагаете, что это было сделано из ненависти?
– Нет. Я же сказала вам, вряд ли кто-то ненавидел его настолько сильно. Должно быть, он наткнулся на кого-то, на какого-нибудь сумасшедшего.
Абрамс вытянул руку и поводил ею по запотевшему стеклу, расчистив небольшой круг.
– Некоторые из тел, которые мы обнаружили, были изуродованы, – сказал он. – Некоторые оказались без ушей. У других были вырваны языки. Или вырезаны, разница весьма небольшая.
Она промолчала. Они ехали на запад по Атлантик Авеню, под темной эстакадой лонг-айлендской железной дороги.
– Сверните направо на Портланд, – попросила она.
Ему не нужно было спрашивать, куда она хочет попасть. Портланд вела прямо к парку Форт-Грина.
– Там ничего нет, – заметил он.
– Я хочу посмотреть.
– Темно. Идет дождь. Смотреть там не на что. – Его рабочее время кончилось два часа назад. Что он делает в машине под дождем с этой женщиной, с чьей жизни только что сорвали все покровы? Ему следовало бы сейчас искать убийцу ее мужа. Не считая того, что он был убежден в одном: ей что-то известно, имя, мотив, какой-то случай. А может быть, еще что-нибудь, что-то, о чем он не мог даже догадываться. Он вспомнил ее улыбку в баре.
Она повернула к нему свое лицо и произнесла:
– Пожалуйста.