Ночевала тучка золотая. Солдат и мальчик
Шрифт:
Лишь несколько девочек, из самых боязливых, прибились, как к спасительному островку, к стоящей все так же неподвижно Регине Петровне.
Петр Анисимович, обращаясь к Регине Петровне, закричал:
– Вы видели? Что-нибудь видели?
Регина Петровна не обернулась к директору, будто не заметила его. Не сразу до нее дошло, что это к ней, к ней обращаются с вопросом.
– Что… Видела… – медленно, как во сне, произнесла она, не отрывая взгляда от огня.
– Я спрашиваю! – кричал Петр Анисимович и все отгораживался от пламени портфелем. – Вы видели, как взорвалось?
– На лошадях? – пробормотала Регина Петровна. – На каких лошадях?
– Это ведь непонятно, что происходит! – закричал Петр Анисимович, но осекся: только теперь дошло, что воспитательнице худо.
Подбежала другая воспитательница, Евгения Васильевна, сунула ватку с нашатырем к носу Регины Петровны, потерла ей виски, а та вдруг ахнула и стала оседать, запрокидывая голову.
Ее тут же увели в спальню девочек. Мужичков забрали туда еще раньше.
Кузьмёныши, наблюдавшие все это, ринулись следом, на помощь своей Регине Петровне, но их дальше дверей не пустили.
– Идите, идите… – сказали. – Все тушат пожар, а вы чего тут шляетесь?
За дверью, слышно стало, кто-то плакал навзрыд, какая-то девочка, ее утешали.
– Ну, кто сказал, что лошади? – тускло произносил чей-то голос. – Ерунда… Честное слово, ерунда… Не было никаких лошадей и никаких гранат… Ну, что-то там взорвалось на складе… Там ведь керосин, и масло, и что угодно… Разве теперь узнаешь!
Братья посмотрели друг на друга и пошли во двор. Уже обвалилась крыша дома, подняв к нему салют из горящих углей, даже головешек. Искры медленно падали вниз и светлячками тлели в сухой траве. Никто не пытался их тушить. Даже Петр Анисимович, поняв, что соседним зданиям пожар не угрожает, притулился на крылечке столовой и так, прижав портфель к груди, сидел, глядя на огонь. Было что-то жалкое, беспомощное в его позе, будто говорившей: «Это ведь непонятно, что происходит!»
За свою сорокалетнюю жизнь этот человек пережил множество катастроф; если и выживал, то благодаря природному долготерпению.
Когда он ушел с орсовской базы, сам ушел, ибо тащили вокруг все и вся, пахло тюрьмой, направили его в роно и там всучили детишек. На него смотрели как на человека конченого, ибо знали, какие уж там детишки – пятьсот головорезов худших из худших: тот, кто отсеивал, отделывался от самых отъявленных. И пока он готовил поезд, подыскивал воспитателей, выпрашивал продукты и одежду, сквозила в лицах районного начальства невысказанная мысль: не повезло Мешкову! Сгорел Мешков! А едет, потому что знает: хуже ему уже не будет… Некуда, как говорят!
Стало заметно, что уже рассвело.
Неожиданно из колхоза прикатила водовозка с пожарной помпой.
Ребята сразу нашли себе занятие – качать насос: по двое, а потом по четверо, вверх и вниз. Но быстро устали, отвалили. Лишь Кузьмёныши, мокрые, старались помогать взрослым, пока вдруг не обнаружили на ладонях белые пузыри. Их погнали спать.
Уходя, они снова попытались проникнуть к Регине Петровне, но дверь оказалась запертой. Постояли, прислушиваясь, но никаких голосов не раздавалось с той
Спать тоже не хотелось.
Братья пошлялись по двору, теперь совсем пустынному; странно было видеть, как дымятся остатки дома в наступившей вдруг пустоте.
Помпа уехала, стало тихо.
Сашка вполголоса сказал:
– Ты думаешь… Гранатой?
– Почему гранатой? – спросил тихо Колька.
– А чем же? Ты слышал, как грохнуло?
– Я спал… – ответил Колька. – Мне приснилось, что меня по башке треснуло, а потом я проснулся и решил, что бомба.
– А лошади?
– Какие лошади?
– Они же говорят, были лошади!
– Говорят, кур доят, а коровы яйца несут…
– Значит, не веришь? – сказал Сашка. Он повторил: – Значит, не веришь… Пойдем!
– Куда?
Сашка не ответил. Взял Кольку за руку, крепко взял, была какая-то решительность в нем сейчас. Повел вдоль зеленой ограды к их тайному лазу. Первым прокорябался сквозь колючки, дождался Кольку, снова схватил его за руку и потащил за собой к краю кукурузного поля, которое примыкало к тыльной стороне сгоревшего здания.
Среди поломанных стволов кукурузы на мягкой земле четко различались многочисленные следы копыт. Кое-где была вывернута трава и отброшена в стороны. Клочки ее висели даже на стеблях кукурузы.
Колька нагнулся и поднял гильзу. Блестящую медную гильзу, ее нетрудно было заметить в траве.
Сашка взял у брата гильзу, повертел ее и сунул в карман. Пригодится.
– А как ты догадался? – спросил Колька и снова пошарил глазами по земле, но нигде ничего больше не валялось.
– Как… Ясно же, что если они были, то были тут… Что они, дураки во двор заезжать! Это же ловушка!
– А кто? Они?
– Не знаю.
– Думаешь, они и стреляли?
– Не знаю, – повторил Сашка и посмотрел на горы.
Чистое, без единого облачка, наступало новое утро. Горы празднично блестели в высоте и светились своими снежными вершинами. Они казались совсем близкими.
Никакой пожар, никакие ночные страхи не могли поколебать этой вечной неземной красоты.
– Жаркий день будет, – сказал Колька и задумался. – А в Томилине небось в школу пошли…
Братья посмотрели друг на друга и одновременно подумали о том, что в Томилине, в этой грязной помойке, хоть и было им неуютно, но жилось проще, спокойней, чем здесь, среди этих прекрасных гор.
15
К обеду того же дня приехали на мотоцикле два милиционера, с ними еще военный.
Пока дети, столпившись во дворе, рассматривали чудо-мотоцикл да спорили вокруг него, приехавшие прошли к директору, о чем-то с ним поговорили и с воспитателями поговорили, обошли кругом сгоревшего дома и укатили, поднимая далеко видный шлейф белой пыли.
Ребят никто ни о чем не спрашивал, и Кузьмёнышей тоже. Но даже если бы спросили, они б не рассказали о своих находках.
Во время обеда в столовой объявили, чтобы все знали, что никакого опасного взрыва от бомбы и гранаты не было, а случился по неизвестной причине пожар на складе, взорвалась канистра с горючим, от которой и загорелся весь дом.