Ночи и рассветы
Шрифт:
Однажды утром они тоже простились с теми, кто оставался в Астипалее. «До свидания!» — говорили они и верили, что это свидание непременно сбудется.
— А где? — спросил Космаса врач. — Я люблю конкретность.
— В Афинах!
— Ах, дорогой мой друг! Боюсь, что твой расчет неверен! Если я чему-то и научился к старости, то именно этому — судить о вещах здраво. Говоришь, в Афинах? Я думаю, тебе следовало бы знать: Греция не помнит такого случая, чтобы люди, отважно воевавшие за нее, не получили достойной награды — не отсидели за решеткой энное количество лет.
Когда Космас передал слова врача Ставросу, тот весело рассмеялся.
— Врач, как всегда, преувеличивает. Уже сам факт, что между правительством и представителями ЭЛАС заключено соглашение, придает декабрьским событиям политический характер и гарантирует безопасность наших товарищей. Да и в самом соглашении об этом написано черным по белому…
Был последний день февраля, последний день зимы… Утро. Они стояли на площади и ждали машин. Машины подъехали, но бойцы не успели еще сесть, как вдруг на взмыленной лошади прискакал всадник, он спрыгнул у здания областного комитета. Со всех сторон к нему сбегались люди.
— В чем дело? — заинтересовался Ставрос и тоже поспешил к толпе.
Всадник был из Хелидони. Там на рассвете гвардейцы произвели повальные аресты. Они с вечера запретили населению выходить на улицу и окружили дома. Арестованы руководство и актив местной организации, а также многие из вернувшихся домой партизан.
В Афины они въехали на закате. Еще не стемнело, и они увидели следы боев. Город оставался таким же, как в последние дни войны. Не разобранные, а наскоро сдвинутые в сторону баррикады, полусгоревшие и полуразрушенные дома, разбитые, осыпавшиеся на тротуары стекла, усеянные следами от пуль и снарядов стены.
Машины поднимались по Пирейской улице.
— Запевайте, ребята! — сказал Ставрос. — Мы не побежденные!
Дорогой Ставрос все время пел. Едва машины отъехали от Астипалеи, он попросил шофера остановиться и перебрался из кабины в кузов.
— Я тоже, в конце концов, хочу петь! Вы целых три года пели, а я дай бог если раза три…
Сначала ребята немного смущались, но вскоре их машина, которая шла первой, стала и самой шумной.
— Сегодня я чувствую себя словно школьник в летние каникулы, говорил Ставрос. — Завтра начнутся новые дела и новые заботы, но сегодня… Почему бы нам сегодня не спеть? Ведь мы непобежденные! Революционеры не терпят поражений, даже когда падают. Так и в песнях наших поется… Справедливая война кончается только победой, и до победы ей нет конца…
За их машиной следовали еще четыре, и на всех машинах пели. На второй машине ехал дядя Мицос, на третьей — Леон. Генерала несколько дней назад вызвали в округ.
В деревнях и маленьких городках, которые они проезжали, шоферы избегали останавливаться и мчались на последней скорости. Из окон домов махали платками; с тротуаров, с мостовых, с полей им кричали:
— Добрый путь, ребята! Счастливо вернуться!
Но в Афинах, куда они приехали совершенно охрипшими, торопливые пешеходы приостанавливались, молча смотрели им вслед и спешили уйти. Безмолвные фигуры, нервные движения. Рядом вооруженные жандармы, рядом англичане.
— Нужно сломить этот страх, — сказал Ставрос. Эласит из Пирея
— Правильно! Именно эту! Давайте все вместе!
С сумеречных тротуаров Пирейской улицы их слушали немые тени. Машина выехала на Омонию и свернула на улицу Афины.
— Скажи, чтоб остановил! — попросил Космаса Ставрос. — Куда он нас везет?
Космас потянулся к окошечку и крикнул шоферу, чтоб остановился. Тот не ответил и даже не обернулся.
— Э! — снова крикнул Космас. — Стоп! Приехали!
И на этот раз шофер не остановился. Космас еще ближе подвинулся к окошку и увидел широкую неподвижную спину англичанина. Эта спина что-то ему напомнила, и смутное беспокойство вдруг обрело форму: ночь в Астипалее… шофер, который не хотел остановиться… Он кулаками забарабанил по кабине.
А когда оглянулся, чтобы сказать Ставросу, что ему вовсе не нравится поведение шофера, увидел, что все остальные тоже обеспокоены. Песня смолкла, партизаны смотрели назад, на Омонию.
— Что он говорит? — спросил Космаса Ставрос.
— Делает вид, что не слышит. Что-то подозрительно…
— Да, — согласился Ставрос. — И самое главное — мы оторвались от остальных машин. Они свернули в другую сторону…
Они выехали на площадь мэрии и с разных сторон услышали удаляющиеся, замирающие песни: одни — с улицы Стадиу, другие — с Омонии. В крытом грузовике было темно.
— Что бы это значило? — гадали партизаны. — Давайте лучше спрыгнем на ходу.
— Нет, — категорически запретил Ставрос, — мы не грабители и не осужденные, и бежать нам не пристало!
Скорее всего они развозят нас в разные стороны, чтобы избежать, шума и демонстрации. Как бы там ни было, главное — хладнокровие…
А потом снова крикнул:
— Чего же мы смолкли? Давайте петь…
И они опять запели.
Машина подъехала к Монастыраки и внезапно остановилась.
Водитель высунулся из кабины и крикнул что можно вылезать.
— Выходите! Приехали! — Не заглушая мотора, он ждал, когда партизаны сойдут.
Бойцы прыгали из кузова.
— Возвели мы поклеп на человека! А ему бы надо и спасибо сказать!
Космас спрыгнул и пошел благодарить шофера.
— Все сошли? — спросил он Космаса.
Космас не успел ответить, позади послышались голоса и топот. Из закоулков высыпали темные тени.
— Смерть большевикам!
Партизаны стояли, ощущая тяжесть и ломоту от долгой езды, ошеломленные, растерянные. Кто-то предложил сесть обратно в машину, но было поздно, грузовик тронулся.
Ставрос шагнул вперед. Он что-то кричал, но голос его тонул в криках бандитов. Космас бросился к нему, Чья-то рука схватила его за плечо, а на спину обрушился тяжелый удар. Большое, грузное тело навалилось и подмяло его под себя. Космас упал на колени, но снова поднялся. Он протянул руку, пальцы его нащупали чье-то лицо, потом чью-то шею, и он что было силы сжал пальцы. Путь освободился. С трудом передвигая отяжелевшие ноги, Космас двинулся туда, где в нескольких метрах от него отбивался Ставрос. Сзади его снова ударили. Кто-то шарил по его боку, нащупывая руку, которой не было…