Ночи и рассветы
Шрифт:
— Исидор золотой человек. Но как бы тебе это сказать? Для него ничего нет святого. Он на все способен, лишь бы ему было хорошо. Конечно, он не какой-нибудь хапуга вроде Анастасиса, но ради покоя и благополучия продаст собственную жену.
Зимой прошлого года Исидор остался без работы и едва не умер с голоду. Тогда он купил тканей и уехал в провинцию менять их на пшеницу. В Наусе{ [41] } Исидор женился. Жена была лет на десять старше его, зато из богатой семьи — и пшеница, и овцы… Исидор привез жену в Афины. Он продал зерно, снял магазинчик в Эксархии{ [42] } и стал торговать
41
Уездный город в Северной Греции.
42
Один из центральных районов Афин.
— Ну и что же с ним будет, сынок? — спрашивал его Манолакис. — Что же будет с ребенком?
— Что с ним может быть? То же, что и со всеми детьми в мире. Придет время, ребенок выйдет из чрева матери, акушерка перережет пуповину, и он начнет себе жить-поживать. Так оно и будет!
— Без отца?
— А на что ему отец? Отец свое дело сделал. А там и без него обойдутся.
— Он вырастет и проклянет тебя.
— И это говоришь ты, старая развалина? С какой это стати он меня будет проклинать? Помнишь, что сказал Ригас Фереос перед казнью? Он сказал: «Я посеял семена, из них вырастет дерево». И теперь мы преклоняемся перед Фереосом и ставим ему памятники. Вот так же будет преклоняться передо мной мой ребенок, преклоняться, а не проклинать!
— Да он же не будет тебя знать, Исидор!
— Как так не будет знать? Узнает! Когда он подрастет и ему скажут, что он сын Исидора, то он просто запляшет от радости. Вот увидишь, сразу примчится посмотреть на меня.
Разговоры в магазине не прекращались ни на минуту. Единственным человеком, никогда не принимавшим в них участия, был Анастасис. Работы у него было по горло. Большую часть времени он проводил на рынке, но иногда запирался в магазине и начинал колдовать. Он разбавлял водой виноградный сироп, перемешивал изюм, — словом, трудился в поте лица. Случалось, Анастасис копался в магазине до темноты, и возвращаться домой было уже поздно, тогда он засыпал прямо на мешках. Там и находил его утром Исидор.
— Эй, Анастасис, отгрызут тебе мыши усы!
У Анастасиса были маленькие усики ниточкой. Сам он был низкорослый, крепко сбитый, чернявый и здоровый, как бык. От него пахло выгребной ямой, одежда пропиталась слизью жухлого изюма. Погрузку и разгрузку изюма производил он сам, и Исидор заносил это ему в счет.
В начале войны Анастасис отбывал военную службу на складах 6-го госпиталя. Когда немцы подходили к Афинам, он уволок вещи со склада к себе домой. Жил он на квартире у хозяйки кабаре Тасии, на которой потом и женился. Однако вскоре на Анастасиса донесли, и немцы отобрали у него все похищенное.
Когда он впервые пришел в
— Все, черт их побери, все сидят на моей шее! Им, видите ли, нужно переждать бурю. А я? Для меня сейчас самое время выбиться в люди. Этот бездельник работает только на свой желудок, а я, болван, вкладываю деньги в оборот магазина. Через два-три месяца весь оборот будет держаться за счет капитала Анастасиса, а сам Анастасис будет по-прежнему получать тридцать процентов. Вот оно как!
Болтовню в магазине Анастасис слушал неохотно, но когда Исидор переводил речь на политику, Анастасис не выдерживал:
— Эй! Что вы делаете? Погубить меня хотите? Бросьте этот разговор. Заткнись и ты, развалина! — Он хватал Манолакиса за горло. — Не сегодня-завтра подохнешь, а туда же, в политику полез! Думали бы вы лучше о своем кармане, чем рассуждать о политике!
Каждый вечер Исидор покупал газету за счет магазина. Если продавец газет приходил в отсутствие Исидора, Анастасис пинками выставлял его за дверь.
— Пошел вон! И заруби себе на носу: чтоб ноги твоей здесь больше не было!
Однажды в магазин пришли с обыском немцы. Анастасис пожелтел, как лимон.
Когда немцы ушли, он завопил:
— Говорите, что вы натворили! Достукались! Дожили, гестапо является! Мама родная, они в гроб решили меня загнать!..
Но испуг был напрасный. Немцы учинили поголовный обыск во всех магазинах и жилых домах квартала. Позже узнали и причину: ночью бежали двенадцать пленных англичан, большинство из них — офицеры.
Анастасис воспрянул.
— Вот мерзавцы! Всех их сцапают, помяните мое слово. А я уж думал, Исидор, что этот старикашка набедокурил и полетят наши бедные головы. Время сейчас такое…
— Плохо, милый Анастасис, очень плохо, — говорил Исидор. — Так потерять самообладание…
— Да нет, Исидор, я, видишь ли, думал, что эта поганка… Шутка ли? Я уже погорел однажды…
— Ну уж, и погорел!
— А ты думал, Исидор! Если б тогда вышло со складом, у меня сейчас был бы свой магазин. Чтоб им пусто было, разорили меня, подлецы!
Вторую облаву на англичан устроили в тот же вечер. Немцы обещали крупную награду за каждого пойманного англичанина, за офицера двойную. Укрывателям расстрел на месте.
— Слава богу, пронесло! — Анастасис перекрестился.
— А если какой-нибудь беглец явится в магазин?
— Типун тебе на язык, Исидор! Для него самого лучше не являться.
— А что бы ты тогда сделал, Анастасис?
— Что за вопрос! За ушко да на солнышко!
— Но ведь это предательство!
— Чепуха! Что для нас какой-то английский солдат? А для меня, ребята, это… Во-первых, свою шкуру спасу. И, во-вторых, награду получу! Мало, что ли?
III
Теперь Космас жил на углу той же улицы. Большой трехэтажный дом принадлежал судье Кацотакису. Первый этаж и подвал снимали купцы. На втором этаже находились кабинет судьи и его библиотека. Там же был большой зал-гостиная. Судья со своей семьей жил на третьем этаже.
Комната, которую снял Космас, была расположена в пристройке между вторым и третьим этажами, возле железной винтовой лестницы, поднимавшейся до самой крыши.
Судья оказался старичком, сохранившим кое-что от довоенного благополучия: золотые очки, часы с двойной крышкой, на золотой цепочке, цилиндр и галстук-бабочку. Наблюдая, как величественно спускается он по лестнице, можно было подумать, что внизу, у подъезда, его ждут лимузин и лакей в белых перчатках.