Ночи и рассветы
Шрифт:
— Да что могут про нас сказать? — сердился Кацотакис. — Что могут сказать?!
Кити была в ночной рубашке.
— Вот тебе и приключеньице! — повторял Джери.
— Да что произошло?
— В этих двух комнатах, — начал Джери, давая понять, что в этой истории лишь он сохранял хладнокровие, — мы, Космас, скрывали одну еврейскую семью — мать, отца, двух ребятишек и бабушку.
Космас был поражен. Однажды он видел на лестнице двух красивых мальчиков, занятых игрой. Он окликнул их, но они испуганно шмыгнули в кухню. Космас несколько
— Посмотрел бы ты, Космас, какой тут был немец! Ну и тип! Эрих фон Штрохайм!
Но едва он заметил Кити, как сразу сбавил тон.
— Вечно ты со своими глупостями! — сказала Кити и вышла.
Керавнос с нетерпением ждал вестей.
— Сказать тебе, что я думаю? — спросил он, выслушав Космаса. — Дело пахнет доносом.
— Почему?
— Немцы пришли, все зная наперед. Обыска они не делали. Прямиком направились в те комнаты.
Когда они ложились спать, Керавнос сказал:
— А ты великий конспиратор, Космас! Про соседку мне не сказал ни слова.
— А зачем?
— Говоришь, с ума свела всю округу. И уж будто ты, тихоня, не забрасываешь удочку?
— Давай-ка спать…
— Нет, ты скажи.
— Ну, скажу: ничего я не забрасываю.
— Ничегошеньки?
— Ничего.
— А почему? Разве она дурнушка?
— Красивая, говорят тебе. А сегодня, Керавнос, она была в одной рубашке.
— Эх, чертовка!
— Очень красивая!
— Ну, а тогда чего ж ты сидишь и ждешь у моря погоды! Что из того, что она не наша? А как ее зовут?
— Кити.
— А! — разочарованно протянул Керавнос. — Жаль!
— Почему, Керавнос?
— Имя мне не нравится. Вот если б ее звали Васо…
— Ну ладно, Керавнос, давай спать.
— Ну ладно!
Они оба долго ворочались. В тот момент, когда веки Космаса уже начинали тяжелеть, он услышал оклик:
— Космас! Эй, Космас!
Он не ответил. Керавнос встал, схватился за диван Космаса и с силой качнул его.
— Эй, Космас!
— Ну, что тебе опять!
— Не могу заснуть. Скажи что-нибудь.
— Что тебе сказать?
— Какая она из себя?
— Кто?
— Как кто? Твоя соседка!
— Да ты дашь мне, в конце концов, спать, Керавнос?
— Ну ладно.
Он пошел на свое место и лег.
— Космас! А завтра я останусь здесь?
— Да.
— На весь день?
— До вечера, пока не стемнеет.
— Как ты думаешь, увижу я ее?
— Смотри, не выкидывай никаких фокусов, Керавнос. Нарвешься на беду.
— Эх, и тебя, беднягу, заела конспирация!..
Керавнос ушел на другой день вечером. Космас проводил его до кафе, где их ждали Тенис и еще один товарищ, который и увел с собой Керавноса.
Космас рассказал Тенису ночную историю.
— И как они только не спустились к нам! — говорил он. — Схватили бы нас с поличным. Шутка ли — партизан из ЭЛАС{ [48] }.
— Как
— Откуда мне знать? Он сам сказал.
Тенис обиженно вздохнул.
48
ЭЛАС — народно-освободительная армия.
— А ты не должен был его спрашивать!
— Да я и не спрашивал!
Тенис не ответил. Он молча вынул из спичечной коробки скатанную трубочкой бумажку, низко наклонился к Космасу и сказал тихо и строго:
— Товарищ Космас, возьми и выучи наизусть. В следующий раз я проверю.
В тот же вечер Космас взялся за дело. На тоненькой бумажке, густо усеянной буковками величиной с игольное ушко, стояло заглавие: «Двенадцать заповедей конспиратора».
«1) Не спрашивай о том, что не имеет к тебе непосредственного отношения…»
В тот вечер Космас не пошел дальше первого пункта. Едва он лег на кровать, как все его тело начало зудеть.
Он поднял простыню. В глазах у него потемнело — под одеялом кишмя кишели «боевые подруги» Керавноса…
XVI
На другой день вся округа только и говорила, что об аресте евреев. Ходили слухи, что их выдали сами Кацотакисы.
Больше всего негодовал торговец сыром Бевас, завсегдатай вечеринок Кацотакиса и поклонник Кити. Он кричал, будто с самого первого дня знал, что у Кацотакисов скрываются евреи: однажды он встретился на лестнице с отцом этой семьи, которого знал еще по Салоникам. Еврей, по словам Беваса, был крупным оптовым купцом и имел тьму-тьмущую денег. Он хотел войти в компанию с Бевасом, и в эти дни между ними шел торг. Еврей предлагал ему пятьсот золотых.
— А куда делись золотые? — спрашивал Бевас. — Он держал их при себе. Куда они могли деваться? — вопрошал Бевас, в магазине которого собирались теперь все противники Кацотакиса, — Евреев предали, чтобы заграбастать золотые. Теперь я запер дверь своего магазина на сорок замков. Вечера, на которые нас заманивали, как безмозглых баранов, и общипывали, как глупых кур, кончились. Хитроумная Пенелопа не могла вечно водить нас за нос. На что же им было жить? Только и оставалось прибрать к рукам еврейские деньги.
Бевас торжествовал, но ему мало кто верил. Все знали, какое жестокое соперничество было между торговцем сыром и господином Карацописом из-за прекрасной Кити. И еще все знали, что симпатии семьи были на стороне бывшего мэра и Бевас потерпел крах. Но самым удивительным было то, что господин Карацопис негодовал еще больше, чем сам Бевас.
— Уж мне-то есть что вам сообщить, — разглагольствовал Карацопис в кафе перед многочисленными слушателями. — Уж я-то кое-что знаю. Несчастные евреи пали жертвой грязной махинации.