Ночи и рассветы
Шрифт:
Аудитория с нетерпением ждала доказательств. Бывший мэр обвел взглядом всех собравшихся, поднес к губам чашку кофе и сделал своим слушателям знак немного потерпеть.
— Я буду очень краток, — заявил Карацопис, отхлебнув кофе. — Вы, наверное, знаете, что семья Кацотакиса имела насчет моей персоны определенные намерения. Так вот… Кацотакисы, между прочим, сообщили мне, что приданое невесты составит пятьсот золотых. Это и есть сребреники предательства.
Новый свет на это дело пролил помещик. Он говорил, что Бевас и Карацопис слегка преувеличивают,
На другой день прошел слух, что немецкий офицер, арестовавший евреев, снова являлся с обыском. Он, наверное, искал деньги, но ничего не нашел, потому что несколько часов спустя старика Кацотакиса вызвали в гестапо. На другой день его вызвали снова. На этот раз старик пошел в гестапо в сопровождении дочери.
Космас возвращался из кафе на улице Академии. Тенис не пришел. Это случилось в первый раз за все время.
Космас спускался по улице Фемистокла. Вдруг его окликнули:
— Эй, Космас!
Он обернулся. От дверей таверны к нему спешил высокий мужчина с усиками.
— Куда мчишься?
Это был Зойопулос. Он схватил Космаса за руку и потащил за собой.
— Не знаю, чем мы тебя прогневали, только ты совсем нас забыл. — Зойопулос погрозил ему пальцем. — Но сегодня этот фокус у тебя не пройдет. Я тебя арестую.
Космас попытался отказаться, но Зойопулос был неумолим.
— Идем, идем, блудный сын! Зойопулос затащил его в таверну.
За столиком, к которому они подошли, спиной к двери сидел какой-то мужчина.
— Садись и приготовься, — сказал Зойопулос. — Сейчас мы испытаем твою храбрость. Познакомься — Калорepac! — И, выждав немного, добавил: — Калогерас-старший!
Космас не мог скрыть страха, охватившего его при этом имени. Но Калогерас, даже не взглянув на Космаса, сжал его руку, словно клещами. Пальцы Космаса онемели от боли, но он сдержался и постарался что есть силы сдавить руку Калогераса. Тогда Калогерас поднял голову и взглянул на него в упор. У него были серые холодные глаза и светлые усики. На голове черная кепка. Резкий запах одеколона. Некоторое время Калогерас не сводил глаз с Космаса, потом налил в стакан вина.
— Садись. Чего стоишь?
— Садись, — повторил за ним Зойопулос. — Мы ждем Джери. Он должен вот-вот появиться.
— Мы знаем и Джери? — спросил Калогерас.
— Лучшие друзья! — ответил Зойопулос. — Да садись же, Космас.
— Простите, мне нужно идти.
— Нет! — Зойопулос силой усадил Космаса на стул. — Никуда ты не пойдешь!
— Как так не пойдет? — сказал Калогерас. — А если его на углу ждет какой-нибудь коммунист?
— За Космаса я ручаюсь! Уж ты не сомневайся. Об этом и речи быть не может.
— Вот как? А я бы не поручился. —
В дверях показался Джери.
— Эй, ребята! — крикнул он издалека. — Чем вы тут занимаетесь? Что вы тут делаете, бродяги?
Увидев Космаса, он шумно обрадовался:
— Где вы его поймали? Ненес, это ты его разыскал? Я же целую вечность тебя не видел, Космас!
— Это мы ему еще попомним! — сказал Зойопулос. — Но на сегодня забудем свои обиды.
— Тем более, — вставил Джери, — что он еще не очухался после позавчерашнего шока.
— Что за шок?
— Да разве я не рассказывал тебе про эту историю с евреями?
— Какие еще евреи? Пей.
Зойопулос наполнил стакан Джери. Тот схватил его и одним духом выпил все вино до капли. Тут снова заговорил Калогерас:
— Ты спрашиваешь, что стряслось? Приютили у себя жидов, а потом выдали их немцам, чтобы прикарманить еврейские денежки.
— Аргирис!
— Ну что?
— Неужели ты тоже этому веришь?..
Калогерас посмотрел на него.
— Джери, детка, — улыбнулся он, — сперва утри нос, а потом уже заправляй мне арапа.
— Ну-ну! — захохотал Зойопулос. — Куш хоть большой отхватил, Джери?
— Пятьсот золотых! — ответил Калогерас.
— И ты держишь это в секрете от нас? Стыд и позор!
— Да что вы, ребята… Космас, ну, хоть ты им объясни, расскажи, в чем дело.
— Ну что может рассказать Космас? — покачал головой Калогерас. — Он в это время малевал лозунги на стенах вместе со своими друзьями коммунистами.
— Нет, ты несносен, Аргирис! Для каждого у тебя найдется обвинение. А о себе ты нам, однако, не рассказываешь. Расскажи-ка лучше про свой вчерашний подвиг!
— Какой подвиг? — спросил Зойопулос. — Да вы что, в самом-то деле? Секреты от меня? Что ты там натворил, Аргирис?
Калогерас опорожнил свой стакан.
— Хм! Вся эта история — и смех, и слезы.
— Да что произошло?
— Шли мы вчера с Коскинасом-младшим, с Черным. Подвыпили малость и поглядывали, на ком бы отвести душу. Вдруг внизу, за площадью, видим, ребята, какую-то тень — человек бежит. «Хальт! — кричим. — Стрелять будем!» Не останавливается. Стреляет Черный — мимо! «Валяй, говорит, ты, Аргирис. Один раз — ты, другой — я». Стреляю — падает! С первой пули. «Идем, — говорит Коскинас, — посмотрим, в кого попал». Подходим к трупу, ребята, и что же видим?..
— Что?
— Коскинас наклоняется и говорит: «Эй, Аргирис, да это же моя сестра!»
— Чья сестра? — не понял Зойопулос.
— Черного, Коскинаса-младшего.
— Так… это и вправду была его сестра?
— Его, черт возьми!
— А потом?
— А потом закатились мы по соседству в гости к одному коммунисту, водителю трамвая, прирезали его самого, и его половину, и его паршивое отродье, двух сорванцов, которые не сегодня-завтра тоже стали бы малевать лозунги.
Наступило тягостное молчание. Калогерас налил себе вина.